На улице оказалось еще холоднее, чем на галерее – даже теплая куртка не спасала Дари от шумящего в кронах деревьев ветра, но мальчик, быстрым шагом миновав высаженные ровными рядами яблони, с трудом продрался сквозь густые кусты живой изгороди. Оказавшись же на подъездной, окруженной тонкими тополями дороге, Дари и вовсе перешел на бег: осознание того, что он вышел из-под привычной домашней защиты и оказался один на один с населяющими ночь призраками, вновь вернуло притихший было страх – мальчику чудилось чужое дыхание за спиной, а тени колеблемых ветром тополей казались ему длинными руками, готовыми вот-вот схватить его, так и не позволив дойти до цели… И Дари бежал – все быстрее и быстрее, не смея ни оглянуться, ни перевести дыхание, и остановился лишь тогда, когда перед ним – вконец запыхавшимся, появился каменный столб-указатель, отмечающий развилку.

Успокаивая заходящееся ударами сердце, Дари прижался разгоряченной от бега щекою к серому камню, и стоял так до тех пор, пока очередной порыв ветра не растрепал ему волосы и не выхолодил спину. В самом деле – нечего ему стоять без толку, ведь время уходит, а самое главное даже не начато! Отойдя от столба, мальчик присел на корточки и развязал принесенный узелок. Расстелив ткань на дороге, разложил на ней несколько пирожков и откупорил крошечный глиняный кувшинчик, в который, пробравшись тайком в погреб, нацедил вина из бочки… Покончив с приготовлениями, Дари еще раз внимательно осмотрел приношение, и, подумав, передвинул кувшинчик чуть левее. Теперь оставалось самое главное – пролить собственную кровь, и, окропив ею приношение, дождаться глухого, отдаленного карканья, которое, по словам служанок, символизировало то, что Хозяин Троп принял жертву и готов внимать твоей мольбе.

Дари, подумав немного, поддернул вверх рукав куртки, оголил тоненькое, беззащитно белеющее в окружающем сумраке запястье и, быстро чиркнув по нему лезвием кинжала, вытянул руку так, чтобы кровь из ранки закапала на разложенный дар.

– Хозяин Троп, Седобородый! Прими эту жертву и выполни мою просьбу! Мне это и вправду очень надо!..

Произнеся это, Дари замолчал и стал внимательно вслушиваться в заполонившие ночь звуки, стараясь не пропустить условного знака, но тут произошло то, чего мальчик никак не ожидал: карканье раздалось не издалека, а совсем близко – прямо над склоненной головою Дари, и тот, подняв глаза вверх, увидел, как на верхушке столба-указателя клубится с каждым мгновением все более уплотняющаяся, становящаяся осязаемой тьма… Несколько ударов сердца – и вот уже не тьма, а огромный ворон, устроившись на камне, крепко вцепился в него когтистыми лапами и, чуть склонив голову набок, внимательно посмотрел на мальчика круглым глазом…

– Седобородый… – едва слышно прошептал ошеломленный таким видением Дари, а ворон, переступивши с лапы на лапу, устроился поудобнее на своем насесте и наградил мальчика еще одним пристальным, отнюдь не птичьим взглядом – весь его вид словно бы говорил: «Ну, давай уже – говори. Что там у тебя?»

Дари облизал внезапно пересохшие губы и заговорил, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверено – так, как и подобает истинному Остену.

– У меня есть заветное желание… Точнее – два. Я хочу, чтобы отец вернулся из похода живым и невредимым… – тут мальчик запнулся, не зная, как лучше высказать свое соображение, но нужные слова нашлись почти мгновенно. – А еще нам с папой очень нужна мама!

– Каррр? – у сидящей на столбе ворона даже перья встопорщились от изумления – похоже, такую просьбу ему доводилось слышать нечасто, а Дари, испугавшись, что в этом желании ему будет отказано, зачастил.

– Я понимаю, что это непросто выполнить, но когда у нас появится мама, отец будет чаще возвращаться домой и не станет так хмуриться, а я буду во всем ее слушаться и ничем не огорчу… Правда!

Слушая мальчика, птица вроде бы, немного успокоилась, но оставалась по-прежнему неподвижной и безмолвной. Дари задумался, и, припомнив все, услышанные им сказки, решительно тряхнул головой.

– Выполни мое желание, Седобородый, а за это я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!

Расстегнув воротник куртки, Дари снял с шеи носимый им оберег – маленький, плоский камень с выточенной волнами дырой посередине, и, встав с колен, протянул его ворону, пояснив.

– Это морское око – мы его вместе с отцом позапрошлым летом нашли. Теперь оно твое!

– Каррр! – ворон взглянул на мальчика с каким-то лукавым озорством, и, подхватив клювом шнурок оберега, расправил крылья. Взмыв вверх со столба, птица почти мгновенно растворилась в окружающей ее черноте ночи, а Дари, проводив ее взглядом, облегченно вздохнул. Седобородый выполнит его просьбу и у них с отцом все будет хорошо…

На обратной дороге с мальчиком не случилось ничего необычного – ему удалось вернуться домой так же незаметно, как и выскользнуть из него. Утром, правда, выяснилось, что Дари на своей ночной прогулке сильно простыл. Старый Илар, растирая мальчика козьим жиром и отпаивая его горячим травяным настоем, долго изумлялся тому, что его воспитанник сумел не только подхватить хворь, но еще и сильно оцарапаться, не вылезая из теплой постели.

Приставший к голенищу сапога тополиный лист, так и остался незамеченным из-за уже изрядной подслеповатости Илара, а сам Дари не обращал на ворчание своего опекуна никакого внимания, и неудивительно – какое значение имеет очередная простуда, если вскоре отец вернется целым и невредимым, а в доме появится мама…

Ставгар

Почти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:

– Ты не знаешь, о чем просишь, Бжестров, а потому – нет.

Сидящий напротив согласившейся-таки принять его Матери Вероники Ставгар мимовольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет – скорее уж навредит, да еще и вызовет на сморщенных, сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.

Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии своему происхождению Бжестров, с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом, а, став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись еще раз в поединке с амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист, жрицу, прислушаться хотя бы к одному своему слову.

После того, как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев еще один раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке – произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив свое прозвище, и устрашенный его воинской удачей и потерями собственного войска Лезмет потребовал от своих военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар, скрепя сердце, согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своем до последнего – ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, еще раз насесть на амэнцев, то они все же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных…