– Да у него в Нетске один-единственный концерт! Он мечется по миру, как конь. Вот смотри, тут, на приглашении, черным по белому написано, что он дает двести концертов в год. Что к нам он летит из Брно через Казань, а потом через Иркутск хватит прямиком в Осаку. В таком темпе детали разглядеть нереально.

– Ты забыл о каталоге! О коллекции князя Белосельского-Белозерского! Она сейчас выставлена на продажу в Бельгии.

Самоваров начал сердиться:

– До чего ты мнительная! Где Бельгия, а где мы. Неужели ты считаешь, что Парвицкий видел этот компромат? Как я понял, каталог выпустила не слишком заметная галерея, да и вещи у князя второго ряда.

– Зато у Парвицкого глаз-алмаз!

Тут Самоварову крыть было нечем. Он снова посмотрел на фотографию. Там скрипач сощурил оба глаза; алмазы ли это, судить было невозможно.

Ольга воспользовалась паузой и снова запричитала:

– Я погибла! Я опозорена! Парвицкий увидит фальшивого Коровина! Он скажет об этом Галашину! А самое страшное, он тащит с собой Козлова.

– Какого еще Козлова? Саксофониста?

– Если бы! Это другой Козлов, известный Виктор Дмитриевич. Старый-престарый искусствовед, бывший хранитель Третьяковки и самый главный специалист по Коровину. Он едет специально, чтобы увидеть коллекцию Галашина. Теперь ты видишь, что я погибла?

Самоваров присел рядом с Ольгой. Его утешительный задор иссяк: точно, дело пахло керосином. Он в последний раз попробовал убедить себя и Ольгу, что все не так страшно:

– Ты говоришь, искусствовед этот очень старый? Да может, его еще артрит скрутит! Или колика какая-нибудь, и он не решится лететь в такую даль.

– Уже решился! Галашин звонил полчаса назад. Обрадовал…

– Тогда я пас.

Ольга только что собиралась гибнуть безвозвратно, но тут вся вспыхнула от возмущения:

– Я не узнаю тебя, Коля! И ты можешь так спокойно мне это говорить? Ты? Ты был моей последней надеждой. Я была уверена, что ты придумаешь что-то необыкновенное – у тебя всегда получались такие штуки. Я знаю, ты способен на поступок. И вдруг такое равнодушие, такой пофигизм!

– Я очень тебе сочувствую.

– Не очень, а вяло! И вдобавок умываешь руки. Ты не предлагаешь никакой помощи, никакого выхода. Друзья так не поступают.

Самоваров вздохнул:

– Рассуди здраво, что тут можно сделать? Теоретически тебя спасет одно: стечение обстоятельств.

– Каких?

– Абсолютно невероятных. Например, скрипач вместе с экспертом вдруг возьмут и пролетят мимо Нетска. А что? Парвицкий рванет из Казани прямо в Иркутск и далее по своему безумному маршруту.

– Это возможно?

– Возможно, если метеоусловия будут ужасные – ветры, грозы, непроглядные туманы. В Нетске такого не предвидится и вообще никогда не бывает.

– Да, погода отличная, – согласилась Ольга, с ненавистью глядя в окно на ясный закат.

Клены, позолоченные солнцем и осенью, стояли смирно. Ни один листок на них не шевелился, так что вся картинка за самоваровским окном напоминала неподвижный фон на рабочем столе компьютера. Никаких признаков надвигающейся бури!

– И последний шанс: москвичи к нам все-таки прилетают, зато из дома Галашина исчезают сомнительные картины, – продолжил свои фантазии Самоваров.

– Исчезают? Каким образом? – оживилась Ольга.

– Обыкновенно. Они могут сгореть или утонуть. Их может облить кислотой или изрезать мясницким ножом какой-нибудь душевнобольной. Наконец, их могут украсть.

Пока Самоваров расписывал эти безобразия, Ольга сидела, зябко кутаясь в свою мученическую шаль. По ее лицу, как облака по неспокойному небу, бежали, сменяя друг друга, красные и бледные пятна. Вдруг она вскочила с дивана:

– Коля, помоги! Ты настоящий мужчина. Я знаю, ты способен на поступок!

– Про поступок я уже слышал, только не до такой степени я настоящий. Ты что, хочешь, чтобы я влез к Галашину в дом и стащил эти две картины?

– Не две, а три.

– Тем более. Я что, больной? Опомнись! Это пахнет серьезным тюремным сроком.

– Хорошо, не надо красть. Может, порезать их мясницким ножом?

Накануне дня, когда должно произойти что-то важное, некоторые теряют сон и не находят себе места. Другим нравится предвкушать.

– Завтра будет наш вечер, – сказала Варя и блаженно закрыла глаза. – Только бы дождь пошел, как мы хотели.

– Пойдет как миленький, – пообещал Артем. Он ткнул пальцем в золотые небеса, сиявшие за окном: – Видишь эти перья?

– Какие перья?

Артем усмехнулся чуть свысока. Наконец он хоть чем-то сразил эту девчонку!

– Перистые облака. Значит, близко непогода, – пояснил он. – Это клочья, которые оторвались от циклона. Видела фотки со спутников? На них циклон на воронку похож или на клубок…

– Ясно! Это еще в школе проходили, – перебила Варя и закрыла ему рот теплой ладошкой.

Она всегда все понимала с полуслова. Она все запоминала и все знала, так что Артем рядом с ней чувствовал себя неуклюжим тугодумом. Она легко выкручивалась из любых передряг. Она на ходу придумывала разные каверзы, вертела людьми как хотела, и никто не мог поверить, что милая девочка с трогательной французской косичкой заварила всю эту кашу. У нее такой ясный взгляд! К тому же ей всего девятнадцать лет.

Артем влюбился в нее моментально – наверное, потому, что она так захотела. Она умела делать и это. Артем считал, что все, кто видел ее хоть мельком, мечтают ее заполучить. Он не хотел ее упустить и в тот же день снял квартирку на Театральном бульваре. Через неделю Варя пришла к нему на эту квартирку. Просто попить чаю пришла, но с нею была большая сумка на колесиках. В сумке оказалась не только зубная щетка и ночная сорочка (сорочки как раз не было!), но и новое платье, четыре пары туфель на тоненьких каблуках, много кружевного белья, джинсы и даже осенняя шапочка.

Это означало, что Варя тоже полюбила. Они нашли друг друга. Артем знал: такая любовь бывает одна на миллион.

Квартирка им попалась крошечная, но Варя была от нее в восторге – она выросла в спальном районе и никогда еще не жила в центре. Теперь она поселилась в знаменитом старинном доме, и здесь ей нравилось все: высокие окна, благородное эхо в подъезде, толстые перила и чугунные завитки парадной лестницы. Ее забавляла старая шершавая ванна, смешили полосатые обои. Ей не было здесь тесно, хотя единственная комната квартиры была больше вытянута в высоту, чем в длину или ширину, так что подоконник считался мебелью. На нем можно было сидеть и даже лежать вдвоем.

Варя не умела готовить, и на то, что кухня темновата, ей было плевать. Артему тоже. Стряпней они не занимались – они сходили с ума друг от друга. Хозяйских шкафов, стульев, этажерки они даже не замечали. Только вечно неубранную, вечно дразнящую смятыми душистыми простынями тахту Варя велела передвинуть к окну. Она любила смотреть на небо.