Сердечно Ваш,

Сакс

Вена,

Берггассе, 19.

18 мая 1931 г.

Серкретарю Комитета

по столетнему юбилею

со дня смерти Гёте

Городской совет,

Френкфурт

Уважаемый господин Кун,

Простите, что задержался с ответом на Ваше любезное письмо. Однако я, насколько это позволяло состояние моего здоровья, не сидел тем временем без дела, и статья готова. Моя бывшая пациентка не возражает против публикации своих сочинений вместе со статьей, и я их прилагаю. Надеюсь, Вас не смутят непристойные выражения, разбросанные в ее слабых стихах, равно как менее вызывающие, но все-таки порнографические материалы в прозаическом толковании ее фантазий. Нужно иметь в виду, что а) их автор страдал сильной сексуальной истерией и б) эти сочинения относятся к области науки, где всегда принимается и применяется принцип nihil humanum[4], и не в последнюю очередь тем поэтом, который советовал своим читателям не бояться и не отворачиваться от того, «что, неведомое людям или ими отвергаемое, бродит ночами по лабиринтам сердца».

Искренне Ваш,

Зигмунд Фрейд

Мне снилась буря: рушились стволы

деревьев, из ненастной сизой мглы

безлюдный берег выпростался вдруг,

дрожа от страха, я пыталась люк

открыть, но не смогла; там был Ваш сын,

в купе игру затеяли мы с ним,

в тоннель влетел наш поезд – тьма, хоть глаз

коли – рука проворно пробралась

ко мне под платье, между бедер, сил

дышать не оставалось, пригласил

Ваш сын меня с собою – он хотел,

чтоб в белый мы поехали отель,

что в изумрудном озере в горах

весь отражен, уже ни стыд, ни страх

мне не могли, пылающей, помочь

подол мой опустить, отбросить прочь

его ладонь – и палец, два, и три

протиснулись в меня, дрожа внутри,

я ноги развела: по ним текло,

тут проводник протер в купе стекло,

на миг остолбенев, потом ушел,

я вся была как пустотелый ствол

желанья, жажды – до тех самых пор,

пока мы в вестибюль во весь опор

не ворвались – консьержка там спала —

и он, ключи схвативши со стола,

наверх стремглав не бросился опять,

меня не прекращая раздевать

при этом; небо было голубым,

но к вечеру как будто белый дым

поверх деревьев стройных закружил —

то ветер дул с заснеженных вершин,

с неделю провели мы среди них,

постель не покидая ни на миг,

Ваш сын меня почти распотрошил,

профессор, я разбита, я без сил,

не знаю, чем усталость эту снять,

Вы можете помочь или понять?

Второй наш вечер помнится мне так:

ярился ветер жесткий, как наждак,

меж лиственниц, окреп он, чтоб сорвать

с беседки крышу – пагоде под стать;

валы вздымались, многим утонуть

сулила ночь, Ваш сын ласкал мне грудь,

потом прижался ртом, сосок набух,

в отеле свет мигнул, потом потух,

шаги и гомон слышались во мгле,

казалось, мы на белом корабле

в открытом море, плеск и беготня

повсюду раздавались, он меня

сосал, сосал – я сдерживала крик:

с такою силой он к соскам приник,

что оба затвердели; как сквозь сон,

порой мы различали стекол звон,

потом в меня он втиснулся опять,

Вам не понять, профессор, не понять,

что там, в горах, за звезды, – свет их чист,

огромные, что твой кленовый лист,

все падали, все падали они,

в воде озерной гасли их огни,

то были Леониды, он сказал,

мы слышали – на помощь кто-то звал;

помимо члена, палец был во мне,

они крест-накрест терлись в глубине,

звучал то плач, то быстрый шепоток,

он влез в другой проход, мой ноготок

у комеля во мне сокрытый член

ласкал – в меня утоплен, схвачен в плен,

ему он больше не принадлежал,

зигзаг слепящей вспышки пробежал

так быстро, что исчез скорее, чем

над крышей раскололся гром, затем

все снова почернело, лишь в воде

неверный свет струился кое-где,

в бильярдной был потоп, все сбились с ног,

боль нарастала, кончить он не мог,

нам было так чудесно, со стыда

сгораю я, профессор, но тогда

мне было не до этого, хотя

кричала я; примерно час спустя

услышали мы хлопанье дверьми —

от озера скорбящими людьми

вносились трупы, ветер не стихал,

Ваш сын, заснув, объятий не разжал.

Однажды – мы стояли у окна —

спасти решили кошку: чуть видна,

чернела средь листвы она густой,

в которой двое суток с ночи той

с испугу провела; слепую злость

ее когтей спасателям пришлось

отведать, в тот же вечер из меня

кровь заструилась, алым простыня

окрасилась, я помню, он как раз

показывал мне снимки – мы о Вас

беседовали; я спросила: ты

не возражаешь против красноты? —

не следует буквально понимать

слова «не покидали мы кровать», —

едва коснулась кошка та земли,

как мы, одевшись, ужинать сошли,

там были танцы, прямо меж столов,

пошатывалась я, под мой покров —

одно лишь платье – воздух проникал,

а он опять рукой меня ласкал,

я слабо попыталась оттолкнуть

его ладонь, но он успел шепнуть:

я не могу, позволь мне, разреши, —

танцующие пары от души

нам улыбались; отодвинув стул,

он сел и быстро пальцы облизнул,

я видела, как красная рука