— Эта была случайность! Из-за меня! — встаю перед Гришей, которого, кажется, уже трясёт. Он был всегда быстрым на истерики и слёзы. Приходилось успокаивать.

— Если ты сейчас не отойдёшь, завтра можешь идти пешком до школы.

— Ну, и пойду. Он не должен извиняться! Не перед такими уродами, как вы.

Я сама понимаю, что переборщила. Просто ляпнула лишнего, но поздно.

Резкий бросок руки, и мой свитер в его кулаке, а я вдруг резко опускаюсь на колени. Даже вздохнуть не могу. Меня словно под воду опустили. Словно топят. Глубже. Глубже.

Парни молча замирают, словно ждут, что сделает Одинцов дальше. И я жду. Как низко он готов опуститься ради того, чтобы остаться королем? Он вдруг задирает мою кофту на голову, оставляя меня без света и воздуха. Унижая. Растаптывая. Толкает на пол. Они ржут так громко, что я почти глохну. По телу волнами скользит прохлада, я бьюсь руками, словно под толщей воды.

— Смотри, а у неё соски встали. Может, пощупать её, свинтус её хоть подрочит.

— Слышал, Гришаня? Встаёшь и идёшь с нами, или твоя подружка подарит свою вишенку не тебе.

Я карабкаюсь в собственной одежде, пока он уводит Гришку. Слёзы горячим потоком, руки как полости вертолета, чтобы поскорее освободиться. Чтобы вцепиться в морду ублюдка с демоническим именем.

— Думаешь, она целка? — слышу сквозь стук пульса в висках.

— Уверен, — наконец, освобождаюсь и за ними. Но дверь в зал закрыта с той стороны.

— Гриша! Не смей! Ты ни в чём не виноват! Это я.

Я… Зачем я отклонилась? Ну, поцеловал бы он меня. Ну, и что? Давно ведь пытается. От меня не убыло бы, да?

Я стучусь в дверь, когда она вдруг открывается, и на меня почти толкают Гришку. Я успеваю отскочить, и он летит на пол.

Лицо разбито, сам он воет, а я к нему.

— Уроды! Господи, какие вы ничтожества! — кричу, помогая Грише встать.

— Давай-ка мы ей объясним…

— Ага, а потом будешь рассказывать, какого хера одноклассник покалеченный. Оставь… — командует человек, которого я теперь ненавижу!

За спиной молчание. А мы вниз идём. В медпункте долго сидим. Медсестра молчит, как, впрочем, и все. Никто даже не смеет противоречить этим выродкам, потому что родитель каждого один влиятельнее другого. Порой я не понимаю, что я вообще делаю в этом районе. В этой школе.

— Ну, ничего, до свадьбы заживёт, — улыбается медсестра своими яркими губами и оставляет нас передохнуть.

— Слышала, Ась, до свадьбы заживёт. У нас же будет свадьба?

— После учёбы и только так, Гриш. Мне ещё не хватало твою карьеру портить.

— Ты бы не испортила.

— Нет. Рано ещё. Ну, какие из нас сейчас муж и жена? — спрашиваю со смехом, а потом резко выпрямляюсь, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся, а тело кусают мурашки.

— Да, точно, Гриш, какой из тебя муж? Ты же даже на руки её поднять не сможешь, — влезает Одинцов, прислонившись к дверному косяку. Я невольно бросаю взгляд на часы. Три. Не будет же он на полном серьёзе меня ждать? Не после всего!

— Выйди отсюда!

— А я сегодня поднимал, да, Ась? Понравилось тебе, как я тебя в машину запихивал?

Это звучит настолько двусмысленно, что тянет оправдаться.

— Не слушай его, Гриш. Он просто дурачится. Издевался надо мной сегодня, хотела сбежать.

— Да, да, от меня прямо-таки все норовят сбежать. Особенно на утро.

— Ты можешь выйти! Нас от тебя тошнит! — вскакиваю, готовая почти в бой вступить, ударить, просто закрыть ему рот!

— Чёт тебя не сильно тошнило сегодня на заднем сидении, — скалится он. Зачем он это делает?

— Прекрати! Не было ничего! — впервые повышаю голос. Зачем он это делает?! Зачем подходит так близко, обдавая всё тело запахам горькой сладости?

— Может, и не было, но ты попробуй его в этом убедить теперь. Я в машине жду десять минут. Не придёшь, снова придётся на мне поскакать, моя козочка.

Рука дёргается, но Одинцов головой качает.

— Не смей даже…

Сжимаю руку в кулак и падаю рядом с Гришей, когда этот чёртов демон покидает, наконец, медпункт.

Возвращается медсестра с покрасневшими щеками. Он вообще не может мимо ни одной юбки пройти.

— Ась, вы…

— Нет, Гриша! Ну, что веришь придуркам всяким. Ему просто нравится меня на эмоции выводить.

— Наверное, потому что ему нравятся твои эмоции.

— Нравятся?

— Ага, ты, когда злишься, становишься очень красивой. Ну, в смысле ты всегда красивая, но сейчас особенно. Прости, — он отводит глаза, которые почти не видно за распухшим ртом.

— Ничего. Просто это ерунда. Пойдём на автобус, Гриш. Не поеду я с ним.

— Если поздно приедешь, влетит от отца, знаешь же. А за мной дядя сейчас приедет.

Вот это в Грише и бесит. Абсолютная лояльность ко всем, неумение постоять за себя, за меня. Злит это его «знаешь же». Но я проглатываю это и просто встаю.

— Тогда до завтра.

— Наверное, вальс я с таким лицом танцевать уже не смогу.

— Да и мне не светит, не переживай. Будем стоять в уголке, как обычно.

— Но ты же занималась, хотела…Платье сшила…

— Ну, и что? Что, последний раз вальс буду танцевать, что ли? — смеюсь я и вывожу Гришу на улицу, туда, где черную зверюгу окружили мажоры. Но только один из них смотрит прямо на меня. И ждёт, что я стану его марионеткой.

Но я резко сворачиваю в сторону, даже не смотря в этот улей…

— Опоздаешь домой, Ась.

— Плевать. Лучше получить тумак от отца, чем залезть в змеиное логово.

Глава 4. Демьян Одинцов

— О, вон наша парочка пошла. Свинопаска и хряк. А чего, она с тобой сегодня не поедет? — ржёт Рязанцев, а я выбрасываю сигарету и смотрю вслед гордой Асе.

Да и плевать. Пусть добирается, как хочет. Заеду тогда пораньше к Милене, может, она уже отошла от своей истерики.

— Не поедет. Сегодня она решила поскакать на другом коне.

Пацаны ржут, а я усмехаюсь. Приятно, когда шутка заходит, даже если ты особо этого не планировал. Будет даже немного жалко прощаться с одноклассниками, с которыми были в одной компании столько лет. Хотя если подумать, лучшими друзьями я их назвать не могу. Даже Рязанцев и тот просто приятель.

Я прощаюсь со всеми, прыгаю в тачку. Но вместо того, чтобы стартануть по трассе, подъезжаю к остановке и смотрю, как Гришаню забирает дядя. Он никогда лица своего не показывает, сидя в тонированной в хлам тачке, но судя по трясущемуся второму подбородку одноклассника, его стоит опасаться.