На улице было по-зимнему темно и по-новогоднему нарядно. Гирлянды на деревьях, снежинки на витринах и окнах домов. Может, и на Новый год в Белых Соснах остаться? Бабушка не одобрит, но уговорить ее можно.

Тонкий замечтался, и дед, наверное, тоже, потому что они чуть не проехали свою станцию. Выскочили из вагона в последнюю секунду, чуть не сбив с ног входящих. Сашка получил по коленкам чьей-то клюкой и почти проснулся.

– Нам туда! – дернул он деда, уже собравшегося на выход не в ту сторону, и побежал впереди.

Переход, переход, эскалатор, лестница, и хочется, как матросу на мачте, орать: «Земля-я-я!» Автобус до Белых Сосен Тонкий заметил сразу: эмблема и слоган форума красовались на обоих бортах и даже окнах. За рулем читал газету водитель, в салоне уже сидело несколько ребят с родителями. У задней двери двое парней вносили коррективы в оформление автобуса. Один стоял, прикрывая спиной, чтобы прохожие не обрадовались раньше времени, другой что-то наклеивал на борт автобуса. Тонкий обошел их и подсмотрел: парни где-то сорвали плакат-наклейку с рекламой средства от синяков. С плаката улыбалась физиономия, разукрашенная аж двумя фингалами. Слоган «Каждому таланту – по портрету» теперь сопровождался красноречивой иллюстрацией.

– Что там, Сань? – крикнул на всю улицу дед и спалил всю конспирацию. Парни покосились на него, быстренько доклеили уголок плаката и, хихикая, нырнули в автобус.

– Доходчиво, – оценил дед плоды их трудов. – Видишь, а ты боялся, что будет скучно!

Тонкий ничего такого не боялся, но спорить не стал, а скакнул в автобус. Родители и школьники сидели порознь. Впереди блестели лысины и пушились огромные шапки, сзади мелькали яркие бейсболки и спортивные «петухи». Тонкий усадил деда вперед и пошел к народу.

– Плюсадин! – крикнул парень, который приклеивал к автобусу портрет с фингалом, подвинулся и протянул руку:

– Леха.

– Семен. – Не дал Тонкому ответить второй, а потом еще трое и две девчонки хором представились так, что ни расслышать, ни запомнить.

– Саня. Можно Тонкий.

– А Толстый нельзя? – хихикнул Леха.

– А Толстый дома, – не обиделся Сашка.

Леху такой ответ вполне устроил, но вопросы еще не кончились:

– А ты лепила, мазила, долбила или ковыряла?

Саня завис на добрую минуту, пока не сообразил: скульптор, художник, любитель чеканки или резьбы по дереву. О загнул!

– Мазила.

– С нами на мастер-классе будешь! – одобрил парень в ярко-зеленой ушанке (Тонкий не расслышал, как его зовут).

– Ну-ка, двигаемся, молодежь! – По проходу к задним рядам протискивался упитанный седой мужчина. Он задевал сидящих портфелем, долго извинялся и продолжал свой путь.

– Родители впереди! – возразил парень в зеленой ушанке, но седой как будто его не расслышал. Дойдя до конца салона, он смахнул с длинного заднего сиденья невидимую пыль и чинно приземлился, потеснив Ушанку и двух девчонок.

– Александр Семенович, – отрекомендовался он и только тогда повернулся к Ушанке: – Никому из вас не родитель, прошу заметить.

Тонкий напряженно разглядывал пришельца: если не родитель, то, скорее всего, художник. Или скульптор. Или этот… долбила-ковыряла… Лицо и знакомое, и не. Такое можно увидеть и по телику в новостях культуры, и во дворе, и просто на улице. Таких Александров Семенычей – миллион. По вечерам они дружным кортежем возвращаются с работы, заезжают во дворы. Они вальяжно выбираются из своих «Деу», стареньких, но всегда чистых и отполированных, без единой висюльки на зеркале. Они нарочито небрежно щелкают брелоком сигнализации и с неторопливым достоинством тихоокеанского парохода бредут к своим подъездам. Иногда здороваются. Не как все нормальные люди «Здрасьте-здрасьте», а как-нибудь этак: «Добрый день» или «Мое почтение»… Еще они очень любят возмущаться, если во дворе орут дети или лают собаки, если в подъезде кто-то накурил или просто не придержал им дверь… В остальное время их почти не видно, разве какой-нибудь такой Александр Семеныч нечаянно опоздает на работу да и засветится во дворе часов в двенадцать дня.

Тонкий смотрел на Александра Семеновича и не мог в нем узнать никого из телика. За ребятами тоже было интересно наблюдать: Леха и Семен, судя по напряженным лицам, тоже пытались узнать в незнакомце какого-то известного лепилу, мазилу, долбилу или ковырялу. Парень в зеленой ушанке так и сидел с открытым ртом: его замечание насчет взрослых впереди проигнорировали, и он, кажется, очень хотел ответить, но еще не придумал что. Девчонки откровенно возмутились, что их без лишних слов потеснил какой-то седой неизвестно-кто-но-точно-не-родитель, и не постеснялись высказаться:

– Поосторожнее нельзя?!

– Прошу прощения. – Александр Семенович сделал вид, что подвинулся. Девчонки ничего не сказали. Леха, укрывшись за Тонким, надул щеки, передразнивая пришельца, и тоже сделал вид, что подвинулся. Семену затея понравилась, он оттянул передние карманы куртки, изображая живот, надул щеки и обвел пассажиров покровительственным взором:

– Я никому из вас не родитель!

Автобус дернулся, трогаясь, и в объятия Александра Семеновича свалился пяток новых ребят. Они только вошли и сесть не успели, а когда автобус тронулся, дружно полетели вперед носами.

– Здрасьте! – Парень в полосатой куртке отлип от Александрасеменовичева плеча и протянул руку:

– Толян.

Александр Семенович, конечно, пожал, но лицо сделал такое, будто это не рука, а хвост мурены.

– Александр Семенович. Возможно, буду вести у вас мастер-класс.

– Да? – удивился Толян. – Я думал, вы молодой художник.

Вслед за Толяном начали знакомиться другие ребята, поэтому Тонкий не расслышал, что ответил Александр Семенович.

А все они между тем ехали. Московская пробка быстро сменилась подмосковной узкой дорожкой с деревьями и сугробами по бортам. Зеленая ушанка (Серега, в этот раз Тонкий расслышал) и Толян тут же высунули в окно фотоаппараты. Может, с фотки потом будут рисовать, может, так оставят.

– Закройте, дует же, – робко заметил Александр Семенович, но никто даже не обернулся. Светка рядом с ним красноречиво пожала плечами, и вопрос был исчерпан. Даже «лепилы» Славик и Димон понимали «мазил» и не ворчали насчет открытых окон в декабре. И родители впереди не возмущались.

Тонкий побрел в голову автобуса, чтобы взять свой фотоаппарат у деда в сумке. И опоздал! Дед, высунувшись в окно, сам отщелкивал пейзаж. Родители, кстати, тоже не теряли времени: одни отщелкивали, другие давали советы под руку детям, третьи просто участливо наблюдали. Только чей-то папа в смешной клетчатой кепке непонятливо озирался вокруг. Лицо у него было такое: «Куда я попал? С ума, что ли, все посходили?»

Огромный сугроб уходил на километры вперед и сливался с небом за линией горизонта. От роя деревьев, черного на фоне снега, рябило в глазах. Чуть правее можно было разглядеть пеньки-избушки, и ни души…