– Конечно, шутом! – ответила я.

– Конечно, королем! – сказал он о себе.

Мама на это сказала:

– Интересно, тест такой есть – кем бы вы хотели быть: матерью короля или матерью идиота?

Взяли у меня как-то интервью.

Спросили, в частности, как ко мне относятся остальные писатели.

(Наверно, думали, что я скажу – завидуют.)

На что мама сказала:

– Конечно, завидуют. Они же – остальные, а ты – основной. Ты и псевдоним себе такой возьми – Иван Основной. Будет еще лучше, чем Захар Прилепин.

В прошлом году у меня была презентация моей первой книжки – на книжной ярмарке.

В подсобке стенда ЭКСМО, где у меня лежало пальто и сумка, сидели шикарные гламурные юноши из издательства: наверно, пиарщики.

Когда я туда сунулась, они посмотрели на меня с немым вопросом – типа – а вам-то что здесь, женщина, нужно. Думали, наверно, уборщица.

Ну, я им и говорю:

– Я тут свою швабру забыла, не видели вы тут мою швабру?

Вспомнила, как попросилась к философу Аронсону на его лекции в одном институте: мол, переоденусь уборщицей, чтобы пустили. На что Аронсон сказал, что мне и переодеваться не нужно.

Некая дама, как бы образованная, в редакции одного глянца, где я недолго служила, как-то в коридоре прижала к стене наборщицу текстов, типа машинистку, и закричала ей в ухо:

– Вы знаете, кто перевел «Фауста»?

Машинистка, нищая многодетная мамаша, робкая, как Акакий Акакиевич, испуганно вжималась в стенку.

Тут я мимо проходила и говорю:

– Через дорогу?

Машинистка оторопело спросила:

– Мефистофель?

Вручение Нобелевской Светлане Алексиевич сильно расстроило писателей-патриотов

А я вот что думаю по этому поводу.

Нобелевку должны давать по очереди.

Очередь надо занимать с утра.

Вот наши патриоты занимали, написали ручкой номер на руке, а их оттеснила какая-то наглая тетка.

– Наверно, прикинулась инвалидом со справкой, – сказала мама.

– Вот так всегда, – продолжила мама, – зазеваешься в очереди, и уже какая-то тетка получает или водки пять бутылок в одни руки, или какую-то там премию. Типа Ленинского комсомола.

Один начинающий писатель (то бишь я) однажды выпивал с одним начинающим читателем (строителем Лёхой, хорошим человеком).

Лёха прочел пока одну книгу, «Робинзона Крузо»: читать он в принципе не любит.

– Как писатель я – начинающий, – сказала я.

– Как читатель я тоже, – сказал Лёха. – И еще неизвестно, начну ли когда-нибудь.

Помолчали.

Каждый думал о своей будущей судьбе начинающего читателя и начинающего писателя.

Первым нарушил молчание Лёха:

– Как читатель я – Пятница.

– Как писатель я – тоже, – грустно сказала я.

– Как ты думаешь, сколько нужно времени, чтобы перейти от начинающего читателя к начинающему писателю? – как-то тревожно спросил Лёха.

– Это происходит неожиданно, – сказала я глубокомысленно.

– Если честно, пока у меня нет позывов, – откровенно признался Лёха.

Вновь помолчали.

Лёха вдруг опять встрепенулся:

– А бывает так, что если ты читатель, и уже не начинающий, то все равно никогда не станешь писателем, даже и начинающим?

– Бывает, – сказала я еще более глубокомысленно. – Но со временем, – прибавила я наставительно, – любому читателю все равно захочется стать писателем.

– Так что, – с отчаянием проговорил Лёха (который, повторюсь, читать не любит), – придется мне становиться читателем? Так, что ли?

– Чтобы со временем стать писателем – начинающим?

– Нет, не начинающим! – вдруг сказал Лёха, и дьявольский блеск тщеславия заиграл в его зрачках.

– А зачем? – задала я отрезвляющий вопрос.

Лёха, красивый тридцатилетний парень, понурился и говорит:

– Бабы не любят…

– Так и писателей не любят! – беспощадно припечатала я.

– Да?! – спросил Лёха обрадовано. – А я-то думал… Ну, тогда не буду я ни читателем, ни писателем – ни начинающим, никаким! Останусь строителем-ремонтником!

И мы добили водку, говоря уже исключительно о его бабах.

Кстати, сосед тоже против Нобелевки для Алексиевич.

– Да что ж такое-то?! – возмущается сосед. – Дали какому-то Алексеичу. Еще бы, блять, Петровичу дали!

Заходил сосед, человек с какой-то злонамеренной наклонностью к философии и такой непроходимый дурак (говорит, к примеру, что раз за доллар больше рублей дают, значит, рубль, наоборот, поднялся), что мама его подозревает в недюжинном уме (шифруется, говорит мама).

По делу заходил, в общем.

Увидав на столе мою книжку, сказал:

– Ты, штоле, написала?

Я потупилась:

– Выходит, так.

– Все равно до Фоменко тебе далеко – вот он наконец понял, что Рим младше Москвы. Уважаю.

– Далеко, – легко согласилась я.

– А че такая маленькая – книга-то? (спросил сосед, поняв, что я на него все равно никогда не обижусь, как бы он ни поддевал).

– На бо́льшую мозгов не хватило. Ее зато можно читать в поезде или типа в туалете. Так обо мне и пишут – читать, пишут, можно где попало типа поезда или метро. Про туалет, правда, стесняются писать почему-то, хотя между строк чувствуется.

– В туалете нельзя, – произнес сосед весомо. – В туалете все силы своего воображения надо направить… ну, сама понимаешь.