дверь. Уставшая после работы мама поворачивала замок неспеша, два оборота спокойно и маленькая пауза перед третьим. Вернувшийся с гулянки отец сперва долго искал ключом замочную скважину, а потом крутил замок два раза в одну сторону, потом дважды в другую, дёргал дверь, пока не находил правильную комбинацию.

А бывало наоборот: возвращаешься из школы, несёшь домой полную фантазий голову, открываешь дверь, а тебя встречает едкий запах тревоги. И девичьи мечты тлеют, как сгоревшая бумажка. Здравствуй, реальность!

Глава 3

Я открыла дверь и почувствовала запах чего-то едкого. Что это? Аммиак, уксус, какая-то химия.

Брат был дома не один.

На кухне расположился его друг. В то время они были неразлучны. Даже вместе взяли в кредит автомобиль и по очереди катались на нём. Ярко-вишнёвый седан, наряженный в колпаки и спойлер. Мы прозвали его «Вишенкой».

«Вишенка» была всеобщей любимицей. Помню, как в компании двух одинаковых «двенашек» она из последних сил ехала по берегу Волги, где не было никакой дороги, только кочки и кусты. Мы выбрались с берега на дорогу, и машина радостно зарычала, как бы в благодарность за выбранный маршрут. Я ехала на пассажирском сиденьи и вдруг посмотрела на брата: одну из его длинных прядей поймал ветер и игрался с ней, крутя волосы, как пропеллер. От этой картины я залилась смехом. Брат увидел в зеркале вращающуюся лопасть у себя на голове и заржал в голос. Мы так и ехали в слезах и с пропеллером.

Машина прожила полгода. Однажды ночью нас разбудил оглушающий грохот. Мама, брат и я прибежали в озарённую жёлтым светом комнату и в ужасе уставились в окно: посреди двора полыхала огнём и стремительно погибала «Вишенка». Её обугленный скелет потом ещё несколько месяцев стоял во дворе, каждый день напоминая о той проклятой ночи.

Друг спал на кухне, положив руки и голову на стол. Брат, видимо, был у себя. Я вернулась с учёбы раньше обещанного, они явно не рассчитывали застать меня дома.

Я поставила чайник и села напротив спящего парня. Какой красивый! В его улыбку влюблена моя подруга. У него такие точёные черты, словно кто-то гениальный взял ластик и стёр всё лишнее, оставив только образец человеческого лица. Когда он улыбается, лучики непременно отходят от его глаз, как будто нет на свете никого добрее. А улыбка, как сонный ленивый кот, расползается от одной ямочки к другой.

Я налила чай и пошла в свою комнату писать курсовую. Работа не шла. Буквы расплывались по странице, сознание растекалось по комнате. Мне было так неспокойно, что мозг отказывался фокусироваться на смысле фраз. Я прислушивалась к звукам и чего-то ждала.

Вдруг на кухне зашуршало. Очнулся друг моего брата. Я поколебалась, но все-таки решила зайти на кухню поздороваться. Мне хотелось, чтобы он знал, что я дома и всё знаю.

Когда я вошла, мы встретились взглядом, но он тут отвернулся. Кажется, это уже отработанная привычка — прятать глаза. Но одной секунды мне было достаточно, чтобы заметить те самые непривычно голубые, прозрачные глаза, с красным узором и чёрной точкой посредине. Я сделала вид, что пришла вернуть на место кружку.

«Приветкакдела?» — спросила я скороговоркой. «Привет, Светик, я уже ухожу», — ответил он и засуетился. «Хорошо, только оставь брата дома, мне так спокойнее».

Он ушёл и больше мы не виделись. Через несколько месяцев парень умер у себя дома. Его нашла мама.

Я зашла в комнату брата. Не заперто. Шторы задёрнуты. Он сидел на самом краешке кровати. Он согнулся пополам так, что голова лежала на коленях. Скрещенные руки были прижаты к туловищу, и вся поза напоминала человека, у которого нестерпимо болит живот. Я тихонько его позвала. Но вместо ответа, вся его фигура съехала на пол и замерла в той же позе. Я обомлела от осознания того, что человеческое тело так умеет: стечь и замереть, как кусок эластичной резиновой ленты. Потом его корпус медленно поплыл вперед и замер в другой ещё более неестественной позе.

Я приоткрыла окно и ушла к себе. Мне стало как будто спокойнее от того, что он дома.

Спустя полчаса в коридоре послышались шаги. Он шёл на кухню, но на секунду задержался около моей двери. Потом я услышала, как шлёпает дверца холодильника, как на плиту ставят что-то металлическое, как затрещало и зашипело содержимое кастрюли.

Внутри меня тоже всё затрещало и зашипело. Страх и тревога сменились гневом. Мне было ужасно обидно, что я не могу чувствовать себя в безопасности в собственном доме. Я как будто всегда нахожусь на стрёме и пытаюсь контролировать то, что не должна бы. Я вошла на кухню.

— О, привет, ты дома? — он бросил на меня быстрый взгляд.

— Пары отменили из-за ремонта, — я старалась держаться как обычно, но волна неконтролируемой злости начала нарастать. — Зачем ты жаришь макароны в кастрюле? Они же пригорят. Возьми сковородку, пожалуйста!

— Чего ты пришла? Иди отсюда! — с раздражением выпалил он.

Я обычно знала, когда нужно замолчать, но слова вырвались, как из нагноившейся раны. Невозможно сохранять спокойствие, когда в соседней комнате стоит канистра с бензином, над которой тлеет огонёк, готовый в любой момент устроить адское пламя и унести с собой на тот свет всех, кто рядом.

— Мама сказала, ты унёс бабушкино кольцо. Ты знаешь, сколько оно стоит? И сколько бы тебе за него не предложили, оно стоит намного дороже. Оно вообще бесценное, потому что бабушкино, — я перешла в наступление.

— Света, уйди…, — процедил он сквозь зубы.

— Слушай, ты, ничтожество! Ты превратил свою жизнь в ад и захватил меня за компанию! Твоя жизнь уже ничего не стоит. А я хочу себя спасти. От тебя, урод! — я бросала в него обвинения и уже не видела красной кнопки «стоп».

Макароны продолжали подгорать и подпрыгивать. Я рванула, чтобы сдвинуть кастрюлю с плиты, но она сделала оборот и съехала прямо ему под ноги. Он с криками отпрыгнул. И в следующий момент вилка, мешавшая горелые макароны, поднялась в воздух, сделала круг и вонзилась мне в ногу.

А потом я сидела у себя в комнате, рассматривала четыре одинаковые красные дырочки на ноге и думала, что спасать обоих больше нет сил, пора спасать себя.

В тот вечер я собрала вещи и уехала к подруге. Этот дом навсегда перестал быть моим домом. С тех пор я много лет перемещаюсь из одного жилья в другое, но нигде не чувствую себя как дома. Как обречённый на вечные странствия