— Так я ведь из Латвии.

— А, Рига, Юрмала! Знаем.

Официант еще долго смотрел вслед уходящим клиентам, думая о чем-то своем, пока его не окликнули украинцы.

— Эй, милейший, принесите, пожалуйста, счет.

Добравшись до скал, Громов и Влада прошли по узкой тропе и оказались на небольшом — метров двадцать в длину — пляжике, со всех трех сторон закрытом нагромождением серых камней.

— Здорово! — сделав стойку на руках, восхитилась Влада. — Совсем никого! Так я и хотела. А ну доставай камеру!

Выставив вперед ногу, девушка изогнулась, приняв, по ее мнению, самую соблазнительную позу, и, сдвинув на лоб очки, задорно подмигнула:

— Снимай!

Андрей поднял камеру — щелк!

Девушка упала на колени в песок, подняв руки к небу и показывая загорелый животик…

Щелк!

Поднявшись, подбежала к камням…

Щелк… и — еще раз — щелк! Лицо — крупным планом.

— Стой, стой, давай-ка еще раз — в черно-белом виде.

— Зачем в черно-белом? Смотри, море-то какое красивое!

Щелк.

— А теперь — там… Оп!

Стянув рубашку, Влада обнажила плечико…

Щелк!

…а затем — и грудь.

Щелк! Щелк!

А вот уже и сняла рубашку совсем, оставшись в одних шортиках, ослепительно-белых, еще больше оттенявших красивый южный загар. Ах, какая грудь у нее была! Сказать восхитительная — значит, не сказать ничего! Небольшая, упругая, с плотными коричневыми сосочками, столь возбуждающе подрагивающими, что…

Щелк! Щелк! Щелк!

Оп!

Сбросив шортики. Влада забежала в море. Ущипнула себя за мочку уха — снова этот милый жест — Андрею нравился.

Щелк! Щелк!

Громов, конечно, подозревал, что никакого белья на ней не было… даже не подозревал — видел, точнее, под рубашкой — не видел.

— Ты что же, вообще купальник с собой не взяла?

— Да валяется где-то в сумке. Так, прихватила на всякий случай.

Засмеявшись, девушка подбежала к Громову, обняла, и тот, бросив камеру на песок, принялся ласкать ее грудь, сначала пальцами, а затем — и губами.

— Ах, — Влада закусила губы. — Давай хоть полотенце подстелим… песок-то горячий… ах…

Красно-желтым флагом взметнулось пляжное полотенце. Полетели в сторону очки. Андрей снова принялся целовать девушке грудь, затем спустился ниже, к пупку, затем еще ниже… Влада изогнулась, застонала, и вот уже, казалось, не только тела, но и мысли любовников слились в одно целое, обоим уже не было дела ни до чего — ни до моря, ни до пляжа, ни до появившегося вдруг катера. Последний, правда, быстро скрылся из виду, но…

— Ну и пусть смотрят, — Влада независимо повела плечом. — Кто тут нас знает-то?

Логично рассуждала девочка.

— Пошли еще фоткаться, а?

— Легко!

Громов дотянулся до камеры и, поднявшись, побежал вслед за озорной девчонкой:

— А ну стой! Догоню — в море выкину! Ага… попалась… А ну повернись-ка… Повернись, говорю тебе… Так, замри!

Щелк! Щелк! Щелк!

— Нет, нет, не поворачивайся. Вот так…

Бросив камеру, молодой человек подошел к девушке и, крепко схватив за талию, поцеловал меж лопатками в спину. А затем…

— Ой, что ты делаешь…

— Да так…

И снова секс, на этот раз несколько более размеренный, нежели только что — на полотенце. Влада со стоном закатывала глаза, и Громов чувствовал себя на верху блаженства… А как он еще должен был себя чувствовать?

— Ну а теперь в море?

— Угу! Ой! Смотри — корабль! — не добежав до прибоя, девчонка вытянула руку. — Парусник! Здоровский какой, ага?

— Да, красивый, — приложив ладонь ко лбу, Андрей внимательно всмотрелся в появившееся из-за скал трехмачтовое судно явно старинного типа, с высокой кормою и надстройкой перед бушпритом, галеон или флейт…

— Скорее, флейт… — вспомнив судомодельный кружок, промолвил себе под нос Громов. — Мачты составные — вон стеньги… Флейт. Или пинас — корма-то плоская. Хотя вообще-то пинасы в Северной Европе строили, а здесь — галионы… или галеоны — как кому нравится. Паруса и такелаж стандартные — семнадцатый век… ну или начало восемнадцатого.

— Красивый кораблик, — потрогав себя за ухо, снова повторила Влада. — Смотри, приближается! Ой, а чего он красный-то?

Действительно — красный, Громов только сейчас обратил на это внимание — все больше мачты да паруса рассматривал, интересно было классифицировать.

— Помнишь официанта? — вдруг улыбнулся Андрей. — Что он там говорил про красное судно? «Барон Рохо» — проклятый корабль, вестник несчастий.

— Ой, да ну тебя! — Влада замахала руками. — Пошли купаться скорей.

Молодой человек обнял подругу за плечи и ласково чмокнул в щеку:

— Ну милая, давай еще немножко посмотрим. Да я его сейчас сниму!

Подхватив камеру, Громов сделал несколько снимков, силясь рассмотреть трепещущий на корме флаг — красно-желтый испанский? Нет — какой-то вообще непонятный вымпел. А корабль — красавец!

— Такелаж — да, для семнадцатого века стандартный…

— Такелаж! — фыркнула девушка. — Слово какое смешное. Может, объяснишь?

Андрей повел плечом:

— Почему нет? Такелаж, девочка, это, по-простому говоря, все веревки на судне. Бывает бегучий — который можно тянуть — и стоячий…

— Ха-ха — стоячий! — Влада хлопнула в ладоши. — Как эротично!

Громов взъерошил подружке — этой девчонке все же нельзя было отказать в определенном чувстве юмора, особенно того, что ниже пояса. Телевизора, видать, в детстве обсмотрелась.

— А это мачты — да?

— Да, мачты, — улыбнулся молодой человек. — Та, что впереди — фок, дальше — грот, последняя, третья — бизань. На бушприте парус — блинд. Часть парусов зарифлена…

— Что-что?

— Ну подвязаны к реям.

— К чему подвязаны?

— К реям. Гм… ну как тебе объяснить. Короче, палки такие; вообще все палки на судне рангоутом именуются.

— Что именуется? Ну вот, опять ты эротические слова говоришь! — озорно хлопнув Громова по плечу, Влада побежала в море, оглянулась. — Ну что ты стоишь-то?

Да, галеон… или просто — торговое судно — пушечных портов что-то невидно, или — потому что далековато еще? Впрочем, такой вот торговец очень легко превратить в фрегат — поставить пару-тройку фальконетов да десятка полтора двенадцатифунтовых пушек, добавить в команду людей… А водоизмещение? На глаз — тонн триста-четыреста, да уж — не шхуна.