думаем о жизни. Наше животное происхождение – это история о нашем месте в мире. Оно лежит в основе того, каким образом мы наделяем жизнь смыслом. И эту задачу невозможно выполнить, не признав сначала, что люди являются животными. Это должно быть ясно, но – нет. Честно говоря, мы живем внутри парадокса: совершенно очевидно, что мы – животные, но какая-то часть внутри нас в это не верит. Важно попытаться найти в этом логику. И затем, когда мы признаем, что мы – животные, подумать о том, что из этого следует.

В поэме 1980 года Голуэй Киннелл пишет о том, что живые существа, должно быть, содержат внутри себя подобие любви к своей уникальной биологической форме. Можно сказать, что это принцип выживания. Но он признает, что «иногда необходимо снова показать существу его красоту». Текст ниже – это попытка понять, что мы за существа. Но это и нечто большее. Это предложение освежить в памяти прелесть того, что значит быть животным.

Глава 2

Мечта о величии

И, однако, разве само человечество не повинуется слепо мечте о своем величии и могуществе – мечте, которая гонит его на темные тропы великой жестокости и великой преданности? А что есть в конце концов погоня за истиной?

Джозеф Конрад[4]

Падая вверх

Люди – часть длительного процесса происхождения жизни, который связывает нас со всем, что мы видим вокруг. «Из такого простого начала, – заявляет Чарльз Дарвин в завершающих строках “Происхождения видов”, – развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм». Мы пока не знаем, каким образом первые живые клетки появились на ранних этапах истории Земли. В то время наш мир был суровым местом с каменистым ландшафтом, где не было ни голода, ни осуждения, ни всех этих возмутительно ярких лугов с травами и цветами. Стоит представить себя стоящим посреди этого дымящегося мира, испещренного кратерами от ударов метеоритов, и не думающим при этом о происхождении жизни. Каким-то образом в жаре глубоководных источников или в мелких озерах этой грубой, задымленной поверхности с помощью необычной деятельности – сохранения энергии и обмена ею – начали шевелиться и собираться вместе примитивные клетки.

«По сути, жизнь – это побочный эффект реакции освоения энергии», – говорит биохимик Ник Лейн. Или же, как объяснял это австрийский физик Эрвин Шредингер во время серии публичных лекций, которые он читал в 1943 году, – в то самое время, когда в Сталинграде завершалась самая кровавая битва в военной истории, – живая материя, похоже, «избегает быстрого распада, уходя в инертное состояние равновесия». Вне зависимости от того, считаем ли мы такое химическое явление редким или неизбежным, мы можем сказать, что это одна из самых важных вещей, которая отделяет живое от неживого.

Поскольку вся жизнь, какой мы ее воспринимаем, сохраняется, опираясь на окружающую среду, – будь то богатые барием воды гидротермального источника или внутренняя часть клетки животного, – все известные формы жизни на Земле несут в себе одну и ту же элементарную биохимию. У жизни есть еще одна общая черта – наследственность, то есть существует различие между живостью блестящего гребня волны и теми организмами, которые она может нести в своих водах. Потому что хотя и тому и другому требуется энергия для принятия своей формы, только жизнь порождает дитя, похожее на родителя. Будь то кишечная палочка (лат. E. coli) или слон, новая жизнь создается на основе деления одной-единственной клетки. Более того, во всех живых клетках на нашей планете хранятся частички наследия в виде дезоксирибонуклеиновой кислоты и протекают определенные химические реакции, идущие с участием молекул рибонуклеиновой кислоты.

Более трех миллионов лет назад эти протоклетки[5], скорее всего, стали первым видом бактериальной жизни на Земле. Задолго до того как глаза животных смогли увидеть расстилающийся перед ними пейзаж, в океанах Земли царили бактерии. Со временем эволюция произвела захватывающие изменения и скалы заселили колонии цианобактерий[6] – тонкие нити голубоватых живых организмов, которые делали нечто такое, что впоследствии изменит мир: использовали солнечный свет для стимулирования своего жизненного цикла, производя взамен кислород. По мере роста этих бактериальных колоний совокупный эффект их присутствия создал условия для появления фотосинтезирующих растений и легких у подобных нам млекопитающих, но в то же время ограничил возможности других, таких как прекрасный Spinoloricus cinziae[7] – животное, обнаруженное несколько лет назад в Средиземном море, которое приспособилось жить при полном отсутствии кислорода.

В 1967 году Линн Маргулис выдвинула идею, что животные и растения, отличающиеся от первых бактериальных форм жизни, во многом обязаны своим происхождением явлению, которое называется эндосимбиозом. Это процесс, во время которого одна клетка поглощает другую, не переваривая ее. Теория Маргулис встретила активное сопротивление. С момента публикации и до момента, как эта теория стала общепринятой, она десять лет подтверждалась генетическими исследованиями. Доказательством эндосимбиоза служит наличие митохондрий в клетках животных, которые делятся самостоятельно и обладают собственной ДНК. Наши митохондрии, поглощающие питательные вещества и отдающие энергию, – это потомки тех бактерий, которые когда-то попали внутрь наших предков.

Представьте, что вы стоите на том же самом месте, что и во времена дымящейся безжизненной Земли, но теперь царит кембрийский период – около пятисот миллионов лет назад – и появились первые животные. В морях процветают такие существа, как аномалокаридиды – похожие на креветок животные с двумя закрученными придатками, чтобы отправлять себе в рот других животных. Именно в этот период в палеонтологической летописи появляется большинство животных окаменелостей, за ним следует обширный этап появления новых видов. Одна из теорий, объясняющих такой бурный рост жизненных форм, предполагает, что стало больше свободного кислорода. Более новые исследования говорят о том, что произошло резкое увеличение концентрации кальция в воде. Третьи предполагают, что виной тому гонка вооружений между хищником и добычей, а также эволюция зрения. Но наверняка не знает никто.

В то же время невероятное разнообразие жизненных форм, которое мы видим в сланцах Бёрджес[8]: окаменелые скелеты, различия в анатомическом строении останков мужских и женских особей, покрытые шипами или приспособленные к захвату очертания охотника и добычи, – показывает нам, как сильно мы связаны с обширной системой энергетических взаимодействий. И это обычное положение вещей для живых существ и окружающей среды, в которой они выживают, подвергаются изменениям и умирают. Формы жизни могут этому временно противостоять, но они не могут делать это вечно.

Ученый НАСА Майкл Рассел, в кабинете которого висит великолепная копия «Большой