Граф и графиня только что кончили завтракать, на голубом небе не видно было ни облачка, апрель был на исходе. Их счастливый брак насчитывал уже два года, и всего два дня, как Клемантина обнаружила, что в доме есть что-то, похожее на секрет, на тайну. Поляки, к чести их будь сказано, обычно не могут устоять перед женами, они чувствуют к ним такую нежность, что в Польше находятся у них под башмаком; и хотя польки прекрасные жены, парижанки еще быстрей, чем они, одерживают верх над поляками. И граф Адам, которого Клемантина забросала вопросами, не прибег к невинной хитрости и не потребовал выкупа за секрет. Когда имеешь дело с женщинами, надо извлекать пользу из секрета; они вам за это всегда благодарны, так же как мошенник воздает дань уважения честному человеку, которого он не сумел надуть. Граф был храбр, но не красноречив, поэтому он только попросил дать ему срок докурить свой кальян, полный душистого табака.

— С дороги ты писал только Пазу, при всяком затруднении ты говорил: «Паз это уладит!» — сказала графиня. — Приехали домой, и что же — у всех на устах:

«Капитан!» Я хочу покататься?.. Капитан! Надо уплатить по счету?.. Капитан! У моей лошади неудобная рысь — и тут опять капитан Паз! Прямо как в домино — я только и знаю, что пас да пас! И у нас, я все время слышу: Паз, Паз, — а что это за Паз, не знаю, где этот Паз? Подать сюда нашего Паза.

— Разве ты чем-нибудь недовольна? — спросил граф, отрываясь от мундштука своего кальяна.

— Слишком довольна, но при том образе жизни, какой ведем мы, давно бы уже пора разориться, даже получая двести тысяч дохода, а мы получаем сто десять, — сказала Клемантина. Она дернула за прелестную, вышитую гладью сонетку. Тотчас же появился лакей, одетый не хуже министра.

— Передайте капитану Пазу, что я хочу его видеть.

— Если вы думаете что-нибудь выяснить таким путем… — улыбаясь, заметил граф Адам.

Небесполезно будет сказать, что Адам и Клемантина, поженившись в декабре 1835 года, провели зиму в Париже, а затем в 1836 году путешествовали по Италии, Швейцарии и Германии. Воротившись в Париж в ноябре, графиня этой зимой впервые принимала у себя и за это время заметила присутствие в доме невидимого фактотума, капитана Паза, фамилия которого произносится так, как она написана.

— Ваше сиятельство, господин Паз просят извинить их, им сейчас никак нельзя, они в конюшне и не одеты; как только граф Паз переоденутся, они не заставят себя ждать, — доложил лакей.

— Что он там делает?

— Они показывают, как чистить лошадь вашего сиятельства; Константен не угодил им, — ответил лакей.

Графиня посмотрела на слугу; он был серьезен и не улыбался той фамильярной улыбкой, с которой подчиненные обычно говорят о вышестоящих, если те находятся на одном с ними положении.

— Ах так, он чистил Кору.

— Прикажете, ваше сиятельство, оседлать лошадь? — осведомился лакей и ушел, не дождавшись ответа.

— Он поляк? — спросила графиня мужа, утвердительно кивнувшего в ответ.

Клемантина Лагинская молча смотрела на Адама. Она вытянула ноги на подушке, повернула голову, всей своей позой напоминая птичку, которая, сидя в гнездышке, прислушивается к шумам леса, — самый пресыщенный человек не устоял бы перед ее очарованием. Казалось, она сошла с гравюры — хрупкая блондинка с длинными английскими буклями, в затканном цветами шелковом пеньюаре восточного покроя, пышные складки которого не вполне скрывали прелестные формы и тонкую талию. Яркая ткань скрещивалась на груди, оставляя открытой шею, белизна которой оттенялась богатой гипюровой отделкой. В глазах, осененных черными ресницами, и в полуоткрытом очаровательном ротике читалось любопытство. Красиво очерченный выпуклый лоб говорил о характерных чертах парижанки — своевольной, насмешливой, умной и в то же время не подвластной обычным вульгарным соблазнам. Она свесила с подлокотников нежные, почти прозрачные руки с сужающимися и чуть загнутыми на концах пальцами; в розовых миндалевидных ногтях отражался свет. Адам улыбался, любуясь женой, его забавляло ее нетерпение. Он еще не пресытился супружеским счастьем, и взор его был по-прежнему пламенным. Эта маленькая хрупкая женщина сумела взять верх в семейной жизни, ибо сдержанно отвечала на восторги Адама. Во взглядах, которые она украдкой бросала на мужа, возможно, уже сквозило осознанное превосходство парижанки над этим бледным, тщедушным и рыжим поляком.

— А вот и Паз, — сказал граф, услышав шаги в галерее.

Графиня увидела рослого статного красавца с мягким выражением лица, свойственным сильным людям, изведавшим горе. Паз поспешил переодеться в так называемую венгерку — сюртук в талию, отделанный брандебурами. Пышные, плохо приглаженные черные волосы обрамляли его квадратный широкий лоб, словно изваянный из мрамора. В руке, которая напоминала руку Геркулеса на статуе, где он изображен с ребенком, Паз держал фуражку. На пышущем здоровьем и силой лице выделялся большой римский нос, который напомнил Клемантине красавцев-транстеверинцев. Черный шелковый галстук еще сильнее подчеркивал военный облик этой тайны пяти футов семи дюймов ростом с угольно-черными, пламенными, как у итальянцев, глазами. Широкие панталоны, из-под которых видны были только носки ботинок, свидетельствовали о пристрастии Паза к польской моде. Поистине женщина, романтически настроенная, почувствовала бы всю гротескность резкого контраста между капитаном и графом, между щуплым поляком с худым лицом и красавцем-военным, между царедворцем и солдатом.

— Здравствуй, Адам, — запросто поздоровался он с графом.

Затем отвесил учтивый поклон Клемантине и осведомился, чем может быть ей полезен.

— Так, значит, вы друг Лагинского? — спросила она.

— До гробовой доски, — ответил Паз, которому граф ласково улыбнулся, в последний раз выпуская кольца ароматного дыма.

— В таком случае почему же вы не обедаете с нами? Почему не поехали с нами в Италию и Швейцарию? Почему прячетесь, не давая возможности поблагодарить вас за те услуги, что вы постоянно нам оказываете? — сказала графиня, правда, с живостью, но без всякого тепла в голосе.

Действительно, она догадывалась, что Паз добровольно принял на себя обязанности слуги. В то время подобная мысль вызывала некоторое презрение к такой социальной амфибии, к человеку, одновременно являющемуся и секретарем, и управляющим, не совсем управляющим и не совсем секретарем, обычно это бывал либо бедный родственник, либо друг, которого стесняются.

— Дело в том, графиня, что меня не за что благодарить, — ответил он довольно непринужденно. — Я друг Адама и почитаю для себя за удовольствие блюсти его интересы.

— А стоять ты, верно, тоже почитаешь для себя за удовольствие, — заметил граф Адам. Паз сел в кресло возле двери.

— Я вспоминаю, что видела вас в день моей свадьбы и несколько раз во дворе, — сказала графиня. — Но зачем вы ставите себя в положение подчиненного, раз вы друг Адама?

— Мнение парижан мне безразлично, — ответил он. — Я живу для себя или, если угодно, для вас обоих.