— Да подали уже, — перебив, пояснил прапорщик, — вон Кадочников относил.

Пулеметчик согласно кивнул.

— Тогда ладно, — буркнул капитан, довольный тем, что, пока он торчал в палатке боевого управления, занимаясь хрен знает какой ерундой, вроде очередного инструктажа, группа не осталась без управления.

— Становись! — на переднюю линейку выбрался заместитель командира батальона майор Пронькин. — Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!

— Вольно! — появившийся из своей палатки подполковник Лунев небрежно махнул рукой, останавливая движение своего заместителя. — Начальники служб, приступить… Командиры групп, ко мне!

Довольно вялое «есть», и вызываемые, не слишком стараясь выдерживать строевой шаг, направились к передней линейке.

— Командир первой группы второй роты старший лейтенант … прибыл.

И так каждый прибывший.

Подполковник Лунев их надолго не задержал. Оглядев группников, он сказал им что-то напутственное и почти сразу приказал встать в строй. И вновь зашуршала под ногами галька. Синицын встал на свое место и, ни на кого не обращая внимания, принялся заниматься своей разгрузкой. Начальники служб с тоской на лицах продолжали обходить стоявших в две шеренги разведчиков. Они что-то спрашивали, им что-то отвечали, все как всегда, привычно, почти буднично.

— Начальникам служб закончить проверку, — голос комбата возвестил об окончании смотра, — о недостатках доложить…

Затягивать построение никто не собирался, все доклады выглядели как один: «Недостатков нет (а если и имеются, то легко устранимые), группы к выполнению боевого задания готовы».

Но вот и остался позади привычный строевой смотр. Оружие заряжено, произведена посадка в машины, и тяжелые бронированные «Уралы», взревев двигателями, выбравшись на ведущую от ПВД асфальтовую дорогу, покатили к видневшемуся на горизонте населеннику. Миновав его, колонна свернула с главной дороги и понеслась по проселкам, не слишком выбирая путь.

— Не дрова везешь! — кричал Калинин после каждой глубокой рытвины, грозя водителю смертными карами, в тщетной надежде, что он будет им услышан.

— Уймись! — не выдержал Маркитанов, в отличие от бойца, прекрасно понимавший причину столь «упоительной» гонки.

— А чего он? — буркнул Константин, но все же заткнулся и, закрыв глаза, притворился спящим.

Вторая группа второй роты все ближе и ближе приближалась к месту десантирования и началу своего первого боевого выхода. Первого для бойцов и… черт знает какого для ехавшего вместе с ними прапорщика. Но если кто-то думает, что он совершенно не волновался, то он ошибается. Возможно, Дмитрий гораздо больше других представлял ожидающие их опасности — район разведки оказался плотно минирован и своими, и чужими минами. Мины… Именно сейчас, перед первым после долгого перерыва выходом, воспоминание о последствиях их срабатывания невольно вызывало у Дмитрия бегущий по спине холод. Да, именно так. Первый выход после долгого перерыва давался не без внутренней робости. Правда, Дмитрий знал, был уверен, что ко второму, третьему заданию собственное сознание смирится с возможностью плачевного исхода. Появится фатальная уверенность (или даже скорее некая самоуверенность) в собственной удачливости. Но это потом, а сейчас Маркитанов волновался и переживал не меньше прочих, разве что лучше скрывал терзавшие душу чувства под маской своего обычного равнодушия. Меж тем страшные воспоминания будоражили ум, не давая отвлечься на что-либо более приятное. Даже попытка вызвать образ супруги закончилась непроглядной тьмой поднимающегося разрывного облака. Разорванный до середины берец завершал созданную картину.

Раздраженно сжав кулак, прапорщик открыл глаза и уставился в сосредоточенное лицо Кадочникова. А полностью погруженный в свои мысли Василий не замечал ни постоянно встречаемых колесами автомобиля ям, ни пристального взгляда своего командира. Все его чувства устремились вперед, навстречу предстоящему заданию. Глядя на него, Дмитрий вспомнил состоявшийся накануне разговор и невольно усмехнулся:

— …товарищ прапорщик, разрешите я тысячу двести возьму? — попросил Василий, имея в виду дополнительные патроны.

— Вась, тысячи за глаза, — отрезал прапорщик, — эти-то дотащи.

— Дотащу, — самоуверенно заявил Кадочников. И, молодцевато двинув плечами, хитро улыбнулся.

— Ну-ну, — в голосе Маркитанова заметно прибавилось скепсиса.

— Но вы же, говорят, когда были пулеметчиком, по полторы тысячи таскали!

— Говорят — кур доят, — прапорщик не стал ни отрицать, ни подтверждать сказанное. — Сказал тебе — тысячи за глаза. Посмотрим на группу и на следующий выход, может быть, еще пару сотен добавим. Но их потащите не вы, пулеметчики, а автоматчики ваших троек. Ваших троек. Понятно?

— Но я…

— Молчи, Вась, молчи. Ну тебя на фиг. Надоел. На одно БЗ сходишь и поглядишь. По мне, чем опытнее вы бы становились — тем меньше я бы брал боеприпасов, а не наоборот. Вот так вот. — Дмитрий улыбнулся.

— А как вы думаете, боестолкновение на этом БЗ у нас будет? — видимо, этот вопрос мучил Кадочникова давно, но задать он его решился только сейчас.

— Будет — не будет, я не бабка-гадалка, как повезет, — отказался отвечать на заданный вопрос Дмитрий. — Да ты, Вась, не переживай, молодой еще, навоюешься!

— Да, навоюешься, — Василий повесил нос и удрученно махнул рукой, — говорят, наш отряд из Чечни скоро выведут.

— Выведут, и что? — пожал плечами прапорщик. — Ты думаешь, на Чечне свет клином сошелся? Не будет Чечни — будет что-то еще. Спецназ долго сидеть на попе ровно не станет. Не такое сейчас время! — он не договорил и, махнув рукой, пошел прочь, мысленно рассуждая о том, скольких еще парней он будет вынужден проводить в последний путь, прежде чем все эти локальные войны наконец закончатся. Да и закончатся ли они вообще?

— Товарищ прапорщик, — придвинувшийся к Маркитанову Калинин, сбросивший вечную маску высокомерия, выглядел непривычно осунувшимся, а взгляд казался тусклым и даже скорбным.

«Вот и началось», — подумал прапорщик, опасаясь своих самых худших опасений.

— Да, Костя, слушаю, — он попытался придать своему лицу всепрощающее выражение.

— Товарищ прапорщик, у меня брата в тюрьму посадили… — не ходя вокруг да около, сообщил Костя.

Маркитанов окинул бойца взглядом, соображая, правду тот говорит или снова придуривается. По всему выходило, что правду.

— А у нас мама — сердечница, — боец замолчал, видимо, подбирая слова.

— За что же его так? — нарочно не акцентируя внимания на больной матери, уточнил прапорщик. При этом он старательно делал вид, что не замечает заблестевших глаз рядового Калинина.