Он закуривает, делает глубокую затяжку, потом надолго прикладывается к бутылке. В свете полной луны отражаются тени от деревьев авокадо, которыми усыпан склон холма. Под порывами теплого ветра Санта Ана подрагивают стены его укрытия. Слух с особой остротой воспринимает звуки ночи. Шум падающих листьев напоминает журчание воды. Или отдаленные аплодисменты.

Он уже знает, что дерево авокадо, длинные ветви которого свисают до самой земли, служит хорошим укрытием. Если незваные гости вернутся за остатками урожая, он сразу увидит их. А они его — нет. Они увидят лишь сотни деревьев. Под каким из них притаился вооруженный фермер? Этого они не узнают, так что им придется улепетывать.

Мысленно он уже смакует это зрелище — трое-четверо мальчишек-старшеклассников кубарем летят с горы. Несутся как ошпаренные, спасаясь от гибели.

На будущий год он выйдет сторожить плантации пораньше, не дожидаясь, пока украдут пол-урожая.

Хотя нет, на будущий год такого не повторится.

На будущий год они будут выращивать органические овощи. Хорошие деньги можно на этом сделать. Конечно, не такие, как сейчас, но зато не придется с замиранием сердца вслушиваться в приближающийся гул самолета или вертолета. Да и для души приятнее. Кажется, ему еще не доводилось проявлять подобную решительность.

Он закуривает вторую папиросу от первой. Как заядлый курильщик. Его охватывает чувство покоя, зарождаясь где-то в животе и разливаясь по рукам и ногам. Становится хорошо. Ему совсем не страшно.

И спать не хочется.

Тоже, кстати, проблема. С этим бодрствованием надо что-то делать. Он чувствует, что организм полон энергии. Находясь дома, он бы нашел ей выход. Но чем развлекать себя в темноте под деревом?

Он отвязывает ружье, светит на него фонариком, проверяет предохранитель. Держит его в руках, просто чтобы почувствовать его тяжесть, массивность. А может, он всего лишь хочет знать, каково это — держать в руках оружие. Возможно, это больше, чем обыкновенное любопытство, но даже если и так, он не может сказать, когда и почему у него возникло желание взять в руки ружье. И его тяжесть рукам очень знакома. Это могло бы показаться ему странным, если бы он не набрался до такой степени, что уже не в состоянии замечать какие-либо несоответствия.

Он решает начать патрулирование и совершает его с ружьем на плече, словно гордый солдат на параде.

Он останавливается на маленьком мостике, вслушиваясь в бурлящий под ногами поток, вдыхая запахи реки.

Он снимает с плеча ружье, с удовлетворением отмечая, как ласкает слух глухой удар приклада о дощатый настил моста, и встает по команде «вольно».

А потом он совершенно естественно проделывает странные, казалось бы, манипуляции. Он, в роли бравого сержанта, проводит строевую подготовку, выкрикивая команды отрывистым шепотом: «Стоять! Смирно! На плечо! На грудь!»

Он выполняет движения с ружьем соответственно каждой команде, не колеблясь при этом и не задаваясь вопросами. Каждое его движение исполнено уверенности. Каждое движение — словно живое существо, со своей волей и способностью к действию.

Единственная заминка возникает, когда он не может нащупать выемку под спусковым крючком.

«Забавное ружьишко», — бормочет он себе под нос, хотя это единственное ружье, которое он когда-либо видел.

«Парад», смирно». Он приосанивается, ставит ружье у правой ноги, направив дуло чуть вперед, заложив левую руку за спину.

«Готовьсь… в штыки!» Он берется за ствол и наклоняет ружье влево. Правая рука тянется к ремню брюк, и он чувствует, что от возбуждения кончает.

Это развеивает чары, и он вновь превращается в молодого фермера, который стоит под луной на деревянном мосту и впервые в жизни держит в руках оружие. Превращается в человека, который никогда в жизни не пробовал делать то, в чем только что упражнялся, и даже не в состоянии объяснить, как это у него все так ловко получалось. Его как будто застигли врасплох в момент действия, лишенного логического смысла.

Майкл испытывает смущение, понять которое ему тоже трудно.

С ружьем, висящим на руке, он бредет обратно к своему убежищу возле теплиц. У Майкла железное правило: не ломать голову над тем, что создает путаницу, нарушая привычный порядок вещей.

* * *

В первую же ночь после сбора урожая он нарушает правило. Он сидит на голом полу своего недостроенного дома, скрестив ноги, и при свете фонаря наблюдает за Деннисом, замершим над планшеткой для спиритических сеансов.

Деннис предельно сосредоточен. Он подается вперед, так что его тело принимает форму буквы С, хмурит брови. Майкл ловит себя на мысли, что за спиритическим сеансом Деннис выглядит старше. Майкл, в отличие от Денниса, убежден, что спиритизм — не более чем самообман. Ведь достаточно легкого движения пальцев — и стрелка на доске начнет вращаться. Можно просто сесть перед доской и озвучить свои тайные мысли. Увидеть то, что хочется видеть.

— Я никогда не верил в эти штуки, — говорит Майкл.

— Неважно. Это твое личное дело. Доска работает независимо от того, веришь ты в нее или нет.

На Майкла, находящегося в сильном подпитии, это заявление производит мрачное впечатление.

— Меня пугает одна мысль о том, что ты можешь говорить с духами или с кем там еще, не знаю.

— Как же ты можешь бояться, если не веришь в это?

— Ну, я имею в виду, если бы я верил, мне было бы страшно.

Деннис поднимает голову. И хмурится еще больше, глядя на Майкла. Майкл помешал ему, разрушил магию сеанса. Такое случается, когда он навеселе. Правда, иногда он проделывает то же самое и на трезвую голову.

Деннис встает и направляется наверх спать, оставляя спиритическую планшетку на полу.

Майкл сидит, вперив в нее взгляд, ему кажется, будто прошел уже целый час. Хотя на самом деле минуло всего несколько длинных минут. Лучше бы Деннис убрал доску, думает он. А теперь он невольно уставился на нее, и у него такое ощущение, будто она сама смотрит на него. Чтобы убрать планшетку, нужно, по крайней мере, до нее дотронуться. Майкл не уверен в том, что ему хочется это делать.

Возможно, он верит в ее силу больше, чем смеет самому себе признаться. Он в очередной раз отгоняет непрошеную мысль.

Возможно, именно сейчас доска интересует его больше, чем когда-либо, поскольку его тяготит один насущный вопрос. Он порождает некое смутное ощущение. За двадцать один год своей жизни Майкл крайне редко задавался какими-либо вопросами, если это вообще случалось. Его кредо — чем меньше вопросов, тем лучше.

Ему вдруг приходит в голову, что полбутылки вина могут облегчить его паранойю, и он решает проверить. Кажется, помогает. Планшетка все больше напоминает друга, который с радостью ответит на прямой вопрос.

Он кладет планшетку на колени и просит ее объяснить феномен строевых учений.