этим всё равно что глотать, а ткань постираю. С волосами сложнее, не даром я остригла собственные. Но справимся и с ними. От березового веника в бадье с кипятком шёл приятный дух.

– В парильную проходи, ложись.

Спустя пару часов я привела закутанную, отмытую до скрипа, девочку в избу, и сразу сунула ей в рот ложку мёда, пока та ещё была в сознании. Она медленно рассасывала лакомство, закрыв глаза, но я грубо толкнула её в плечо:

– Не спи! Пей.

Поставила на стол чашку теплого бульона. Не бог весть какая еда, зато жевать не надо. Не допила, провалилась в сон. Едва перетащила её на лавку, наказав кошкам не обижать гостью, и накрыла сверху тёплым одеялом. Так она и проспала до следующего утра – я несколько раз подходила проверить, дышит ли – так тихо и неподвижно лежала девчонка.

Утром она встала раньше меня. Заозиралась испуганно вокруг, потом выбежала во двор в одном сарафане – не иначе как зов природы. Вернувшись, взметнулась убрать волосы – после мытья они рассыпались по плечам удивительно красивой густой гривой, светло-русого оттенка с медовым блеском.

– Гребень возьми, вон валяется. Тебя ждал, мне без надобности.

Гостья дёрнулась от неожиданности, а затем чинно поклонилась:

– Доброго утра, матушка Яга!

– И тебе не хворать, – огрызнулась я. Вылезать из-под теплого одеяла всё ещё было невыносимо лень, а воздух в избе стремительно остывал. – Напомни-ка, зачем пришла?

У девочки по щекам потекли слёзы, но она довольно внятно ответила:

– Думается теперь, что избавиться от меня решили. Матушка… Мачеха послала к тебе.

Где-то я это уже слышала.

– Сказала, попросить у тебя огня, – она опустила голову и чуть тише добавила: – Целебного.

Я сделала над собой усилие и спрыгнула прямо в валенки, ждущие меня на полу.

– Целебного огня, говоришь? А владычицей морской её не сделать?

Я развела огонь в печи, и доброе тепло потихоньку растопило лёд в моей душе.

– Тебя зовут Василиса? – спросила я уже всерьёз. Сколько можно издеваться. Девочка молча кивнула. – А материнское благословение у тебя имеется?

Василиса вскинула голову и уставилась на меня округлившимися глазами. Они и так казались слишком большими на худеньком лице, а теперь девочка напоминала испуганного оленёнка.

– Да! Вы и правда ведьма, как говорят? Поэтому не заболели, когда все умерли от мора?

Девочка Василиса пришла к Яге за огнём под защитой материнского благословения. Мне показалось, что я застряла в каком-то дурном сне, настолько абсурдным было происходящее.

– Ведьма, разумеется, но тебя, пожалуй, не съем. Поживи у меня, потрудись. Может, и дам огня.

Легкая недоверчивая улыбка преобразила личико гостьи, и мне подумалось, что она вырастет в красивую девушку. Если вообще вырастет, конечно, поправилась я с оглядкой на окружающую реальность.

– Что ты умеешь? – продолжала я.

– Прясть, ткать, вышивать, – с готовностью начала перечислять Василиса. – За скотиной ходить, еду готовить…

– Довольно! – оборвала я её на полуслове. – А что-то ценное?

Глядя, как девчонку перекосило от обиды, я чуть не рассмеялась. Что на уме – то на лице, тяжело ей, должно быть, живётся. Пока она снова не расплакалась, уточнила:

– Петь? Сказки рассказывать?

– А-а-а-га, – неуверенно протянула Василиса, и я всё-таки расхохоталась, немало напугав бедную девочку.

– Доплетай косы, иди скотину поить. Дальше видно будет.

Глава 3

Этой зимой снега выпало много. Я сгребала его к стенам дома, и в избе становилось только теплее от снежных стен, защищающих от ветра. Но совсем по другой причине зима была не похожа на предыдущую. Темнота и мороз, казалось, отступали перед звонким голосом Василисы. Спустя месяц житья у меня она стала пусть не болтушкой, но проворной и жизнерадостной девицей.

Она готовила еду немного иначе, даже гороховую кашу, и такое разнообразие было приятно. «Хорошее избавление от скуки», – думала я про себя, стараясь не слишком привязываться к своей гостье. Меня радовал, однако, блеск в её глазах и округлившиеся щёчки – так любого человека радует вид молодого, здорового зверя или пышного, крепкого растения.

Но больше всего мне нравилось её жадное любопытство. Василиса слушала меня завороженно и сосредоточенно. Время от времени я проверяла, что она запомнила, и поражалась – ничто не ускользало от её внимания. Хотелось передать хоть сколько-то своих знаний, да и нечем было больше заняться долгими вечерами.

– Обильное питье половину болезней вылечит, – наставляла я девочку. – И трав здесь много хороших. Ромашка, мята, ноготки. Шиповника отвар, хвоя. Брусники листья, медвежьи ушки, крапива. Помнишь, что к чему? Хорошо. Никого не пользуй, только мужа и детей, если бог даст – будет семья.

– Почему, матушка Яга?

– Мала ещё, от пинка благодарности не увернёшься. И помни: лечение не должно быть хуже самой болезни.

Василиса видела уже двенадцать зим, пришли к ней и лунные дни, как она их назвала. Лунные, так лунные, не спорила я, и долго объясняла девочке, как вести календарь, высчитывая благоприятные и неблагоприятные для зачатия дни. Кажется, она мне так и не поверила, утверждая, что не во власти человека повлиять на великое таинство появления детей.

– У коз вон никакого таинства нет, – ругалась я в ответ. – В охоту вошла, козла подпустила – и готово, считай дни до сотни с половиной.

Про мужчин говорили много. Она сначала краснела и смущалась, но скоро перестала, и сама засыпала меня вопросами. Я научила её всему, чему могла. И ублажать мужиков, и себя беречь, и сотне разных женских хитростей.

По странному капризу мне не хотелось думать, что эту девочку ждёт обычная судьба – всю сознательную жизнь провести беременной, рано состариться от тяжелой работы, мучаться от выпадения матки и терять детей одного за другим от разных лихоманок.

– Ничего ребёнку не давай, пока не исполнится год, или хоть полгода. Корми сама, а если молока не будет – козьим выкормишь.

И опять я видела изумление на лице своей воспитанницы, привыкшей к тому, что младенцам давали и квас, и хлеб, и кашу в грязной тряпице.

– Я бы хотела дочку, – призналась мне как-то Василиса. Сама при этом она играла со своей куколкой, оставшейся от матери, и впечатление производила странное – не то взрослый человек, не то дитя. – Только я боюсь, вдруг муж меня бить будет.

Я с досадой рубанула морковь, которую крошила в постный суп, повернулась к ней, и заговорила, наставив на девочку маленький острый ножик:

– Если попробует, скажи так: матушка завещала всякому, кто руку на меня поднимет, кровь во сне пустить. Поняла? Что пятишься? Поняла, я спрашиваю?!

– У-у-у вас глаза светятся, матушка Яга, – жалобно пропищала Василиса, и я стряхнула с себя наваждение. Опустила руку с ножом и спокойно добавила:

– Не шучу я. Убеди, что убить готова и сгореть за это, коли потребуется. Но не думаю, что до этого дойдёт. Мужики – существа довольно простые, если не доводить – не тронет. А пока замуж не выскочила – подмечай, как жених себя со скотиной бессловесной ведёт. Не пинает ли собаку, не рвёт ли губы лошади от досады.

– Без приданого не выбирают, – вздохнула Василиса, а я только усмехнулась:

– Не в приданом счастье, златокудрая ты овечка! Надо – соберём. Только чует моё ведьмино сердце – тебя и так умчат, не засидишься.

Девчонка вдруг счастливо рассмеялась и порывисто обняла меня, словно я бог весть что ей пообещала. А потом выбежала на улицу, накинув полушубок. Послышался звонкий лай Уголька и недовольное гоготание гусей. Я с удивлением поняла, что эти звуки мне милее тишины, и холодок сразу наполнил душу. Василисе пора было уходить.

Сначала я пыталась уговорить её по-хорошему.

– Тебе нужно успеть уйти до весны, – обратилась я к девочке вечером. – Сейчас ни болото, ни реки тебе не помеха, на снегоступах дойдёшь откуда пришла.

– Разве я плохо тебе служила? – с нескрываемой обидой отвечала девчонка. – Почём гонишь меня? Хочу остаться здесь!

– А я плевала на твои хотелки, – в сердцах бросила я. Много чести объяснять ей. Человек должен жить с людьми или не жить вовсе. Себя я уже похоронила, но эта-то пигалица, жизни толком не видевшая,