я сидела у печки вечером, не в силах поднять ничего тяжелее кружки. Не удивительно, что его считают целебным, бульон не просто питает тело, он согревает душу. Пёс, получивший наравне с кошками куриную голову, скромно вздохнул из-под стола. Не стоило пускать его в избу, но какое-то третье чувство руководило мной в тот вечер. Блох на нём не нашлось, зима, что и говорить – есть свои плюсы. Пусть спит.

Глаза слипались, но надо было дождаться, пока прогорят дрова. Я плавала между явью и сном в дремоте, знакомой каждому, когда твои мысли незаметно перетекают в сновидения и обратно. Представляла Ивана и Василису, бредущих через заснеженный лес. Наверняка эти двое уже обмениваются колкими шутками, а, может быть, и поют, распугивая зверье вокруг. Они обязательно дойдут – погода благоприятная, места спокойные.

Когда-нибудь Иван вернется сюда при случае и расскажет мне что-нибудь про Василису. А потом девчонка подрастет и отправится к местному царьку не одетая и не раздетая, не с пустыми руками, но без подарочка, ни пешком, ни верхом…

Из последних сил я боролась со сном, а потом встала и зачем-то закрыла дверь на тяжелый засов – деревянная перекладина, никакого замка. Набреди на мою избу лихие люди – брать особо и нечего, Василисе отдала самое ценное. Подумала так и аж спать расхотелось.

Я вертелась на лавке и всё думала – что попросить у Ивана в следующий раз. Что мне нужнее? В шутку, конечно, не всерьёз – уверенности, что я ещё хоть раз увижу царевича не было никакой. А может, приедет, да без сапог. Ну его к лешему. Я зевнула и продолжала мечтать о разных удивительных вещах, пока не погрузилась в сон. На ноги не постеснялись прыгнуть кошки, и старый разбойник Шмель замурлыкал так громко, как умел он один.

Глава 6

Я пережила эту зиму. Лесное зверье не тронуло моих коз, лишь несколько цыплят бесследно исчезли – я подозревала собственных же кошек в злодеянии. Двор раскис, превратившись в сплошное липкое, вязкое месиво, зато птицы пели на все голоса, соревнуясь между собой. После ухода Василисы прошло больше месяца, и я знала: ещё сколько-то времени – и черты её лица потихоньку исчезнут из памяти. Встречу – узнаю, а так, чтобы помнить – нет. Я часто баловалась, рисуя угольками, но люди, в отличие от животных, получались плохо и непохоже.

Не в силах сидеть дома, много времени проводила в лесу, мысленно молясь богам – не встретить бы хозяина леса. Весна – время такое. Вся земля изрыта кротовьими холмиками, жужжат насекомые, значит, и медведь уже проснулся – злой, потому что голодный. Лес сырой, холодный. Хожу, стараясь не наступить на лягушку, а то прыгают из-под ног одна за другой. Пусть лучше достанутся ужику или гадюке – вон она греет на солнышке узорчатую спину, вялая и всё ещё сонная после зимы.

Солнце грело всё сильнее с каждым днем, и скорость, с которой природа возрождалась после зимы, завораживала. Особенно любила я первые березовые листочки – липкие, яркие и блестящие. Любовалась, но и собирала тоже. Сама не зная зачем, постоянно пополняла свою травяную аптечку. Привычка, должно быть, да и нет здесь других лекарств, если разобраться.

А когда просохли дороги, явилась она. Деревенская дурища невнятного возраста со своим младенцем. Мялась у ворот, пока Уголек исходил тонким лаем. На Василису не лаял, подлец.

– Заблудилась? – рявкнула я, подкравшись сзади по тропинке и больно ткнув бабу посохом. Она взвизгнула, как поросёнок, хотя через одежду наверняка было не больно. Младенец тут же зашёлся криком, но каким-то хриплым и уставшим, захныкал. Молодуха заплакала, и я решила взять беседу в свои руки:

– Случайно, говорю, сюда вышла? Куда прёшься?

Она испуганно замотала головой, поправила платок и затараторила:

– Да как же случайно! Муж привез, он с телегой дальше проехать не смог! Ждёт, – она неопределенно махнула рукой в ту сторону, откуда пришла. – Иван-царевич сказал: Яга поможет, ты, стало быть. Рассказал, как хату твою найти, да что надо поклониться непременно, чем Бог послал. Мы люди бедные, но не откажи, уважь, матушка.

– Рот закрой! – крикнула я. Словесный понос ей надо лечить, вот что. Царевич, значит? Прокляну, гада, до десятого колена, чтоб ему пусто было, шутник эдакий. Баба качала младенца, примотанного к груди, и тихо размазывала слезы по щекам.

– Зачем пришла? – строго спросила я.

– Первенец наш спать не может, сил нет. Что только не пробовали. Плачет без умолку, муж из дома гонит, меня ругает-колотит, что унять не могу. Посмотри ты его, Ягинюшка!

– Что тут смотреть, ясно же, что порча, – фыркнула я, но зря. Сарказма местные люди не разумели. Глаза у крестьянки загорелись надеждой:

– А ежели порчу эту снять? Возможно ли? – поинтересовалась она, и я скрипнула зубами. Женщина не из богатых, значит, пока она работает, младенцу пихают в рот жеваный хлеб с квасом, завернутый в грязную тряпку – меня начало подташнивать от одного воспоминания о тюре, местном аналоге соски. Переодевают младенца навряд ли, банный день раз в неделю – и довольно.

– Криксу прогнать – дело не быстрое, – процедила я после долгих раздумий, и никак не ожидала, что пришлая баба плюхнется на колени:

– Всё сделаю, помоги, помрёт ведь!

– Помрёт, – задумчиво протянула я в ответ, согласно кивая. – Ладно, дурища, пойдём посмотрю сына твоего, может и получится порчу снять.

На улице было прохладно, а в избе – темно, и я колебалась, не зная, где лучше осмотреть малыша. Молодуха приняла эти сомнения на свой счёт:

– Чем скажешь заплатим, что скажешь – сделаем! – заверила она, но я лишь скривилась и плюнула. «Мы», да «мы», вот заладила. За себя говори, дура. Детёныша решила осмотреть все же в доме, при свечах. Я берегла их, пользовалась лучинами, а сейчас – пригодятся, уж больно торжественно будет выглядеть.

Молодая мать размотала многочисленные слои ткани и положила младенца, куда я показала – в деревянное блюдо на столе. Страшнейший дерматит, смотреть даже больно, прикоснуться – страшно. На коже были чистые места, но в области ягодиц – сплошная рана. Какие же боли должен испытывать этот ребёнок, подумать страшно! Животик уродливо вздувался, выступая над тощей грудкой.

– Грудью кормишь? – спросила я, и молодая женщина закивала, в ужасе прижимая руки к губам. – Зовут тебя как?

– Марья.

– Иди, Марья, баню затопи, да на печь воду поставь кипятиться. Можно сына твоего поправить, если Бог даст. Иди, не смотри так, не съем я его.

Дерматит и колики. Я задумалась, стараясь подобрать подходящее средство для ванночки. Жаль, череды нет – вот уж не думала, что понадобится. Ромашка? Слабовато, её пусть Машка пьёт. Календулу можно, но горькая, если хлебнет – не успокоим потом. В конце концов, решила начать с отвара берёзовых почек, а потом попробовать и кору дуба – уж очень хорошо она подсушивает и заживляет. Коры у меня было заготовлено достаточно – я и волосы ей ополаскивала, и рот полоскала, и горло при простуде.

Приготовив воду для купания безымянного младенца, я растолкла немного укропных семян и залила кипятком. Попробую дать немного ребенку, если лучше не будет, то и хуже – тоже. Все свои действия я объясняла Марье – пусть сама справляется впредь. Как проверять температуру воды сгибом локтя. Как правильно прикладывать сына к груди, чтобы не хватал воздух. Как очищать нежную кожу ребенка облепиховым маслом.

Молодуха жила у меня три недели. Всё это время она ела и пила лишь то, что я позволяла. Сушёный мох, который я держала для скотины и разных хозяйственных нужд, хорошо впитывал влагу, толстым слоем устилая колыбельку. Марья только и делала, что ухаживала за скотиной и стирала. Меня она раздражала. Говорят, глупость – не порок, а несчастье. Так вот, свалилось несчастье на мою голову!

Ребёнку оказалось достаточно получить мать в полное распоряжение, да еще и сухую задницу в придачу. Орать он не перестал, но теперь