постоялый двор. И вот тут как раз в позапрошлом году, в управе округа Биньцзян, резиденции окружного правителя, как заведено, в начале лета отбраковывали лошадей. Старых и больных коней из управы удаляли, что называлось «отпустить на выпас». И кто бы мог подумать, что отбраковка лошадей в тот год невольно откроет Ван Чуньшэню новые горизонты. Кони в управе, как наложницы во дворце, все были фактурные и видные, без изъянов, поэтому «отпускаемые на выпас» кони шли нарасхват. Ван Чуньшэнь был знаком с Юй Цинсю, подручной повара в окружной управе, и та сообщила, что есть один конь, молодой, сильный, трудолюбивый; лишь из-за своего черного окраса никак не попадает в упряжку на выезды правителя, а служки тоже не решаются возить на нем дрова, поэтому его кормят, считай, впустую и теперь вот хотят от него избавиться. Может быть, такой конь пригодится на постоялом дворе?

Ван Чуньшэнь как раз размышлял, каким бы промыслом ему еще заняться. Он обсудил вопрос с женами, и те с радостью одобрили покупку – ведь пока муж занимается извозом, постоялый двор будет в их полном распоряжении.

Этот черной масти жеребец был высоким и внушительным, шерсть у него лоснилась, жаль лишь, что на крупе стояло круглое клеймо – все лошади, попадавшие в управу, клеймились. И эта отметина, сколь бы почетной она ни была, все равно оставалась шрамом.

Ван Чуньшэнь занялся извозом. Ему нравилось ездить на Пристань и в Новый город, там все выглядело на заморский лад, да и спрос на работу извозчика был больше. В полдень он где-нибудь на улице перебивался парой пирожков или чашкой лапши. Вечером проезжал на повозке по длинному Пограничному проспекту, возвращался в Фуцзядянь и больше всего мечтал о горячем супе и горячей воде. Однако если жены были не в настроении, то ему приходилось довольствоваться лишь холодным рисом. Если бы он не скучал по Цзибао, то не желал бы больше переступать порог этого дома. Ему все сильнее казалось, что в собственной семье он превращается в «отпущенного на выпас» коня, а вот причины своей никчемности Ван Чуньшэнь понять не мог. Хотел бы он напустить на себя вид хозяина, но странное дело – стоило ему ступить в свой дом, как он чувствовал себя слугой: что ему велели делать, то и делал.

Поскольку из Маньчжурии приехал Ба Инь, этим вечером и Ван Чуньшэню заодно перепало милостей, ужин был знатный. Баранина, тушенная с морковью, лапша с жирной грудинкой, а еще масляные лепешки с луком – и на долю Ван Чуньшэня всего досталось. Когда он на корточках перед очагом уплетал яства, то услышал, как из комнаты У Фэнь донесся кашель Ба Иня. Ван подумал: «Твою мать, неужели его так шлюха ухайдакала?»

Торговля телом

Семейная лавка Ди Фангуй находилась на Пристани, на 2-й Диагональной улице, и ее облюбовали вороны. Во-первых, перед входом росли два коренастых вяза, на которых птицам было удобно сидеть. Во-вторых, лавка торговала зерном. Запах злаков безусловно был для воронов соблазнительным.

Воронам нравилось летать стаей, поэтому, когда они садились на деревья, было их никак не меньше трех, а то и пяти. Обычно стоило Ди Фангуй утречком отворить дверь, как она обнаруживала, что деревья будто стали ниже – вороны, словно тяжелые плоды, прогибали ветки. И если вам хотелось вернуть вязам прежний вид, то надо было не пожалеть пригоршни проса, рассыпать его под деревьями, и тогда вороны бросались на землю клевать зерно. Колыхнув пару раз ветками, вязы распрямлялись.

Ди Фангуй к воронам относилась хорошо: прежде всего, они были одеты в ливрею, а черный цвет никогда не выходил из моды. Ну и еще они отличались горячим нравом и не боялись морозов. С приходом зимы птицы с ярким окрасом становились на крыло и улетали на юг, вороны же выдерживали северные холода. Опять же, их хриплые крики были будто наполнены обидой и чем-то напоминали речь людей. Этим они отличались от дроздов, иволг и ласточек, певших красиво, но уж слишком по-небесному и чересчур издалека. И поскольку Ди Фангуй нравились вороны, то она порой тайком бросала им несколько пригоршней зерна. Однако ж стоило это заметить ее муженьку Цзи Юнхэ, как он покрывал бранью и жену, и птиц: «Если вы такие умные, то сами ищите себе пропитание, нечего задарма есть мое, чтоб вы подавились!» В его представлении вороны были обряжены в траурное платье, их карканье напоминало ему плач, в общем, не приносили они удачи. Птицы тоже разбирались в людях, и если дверь открывал Цзи Юнхэ, то они не дожидались, пока он их прогонит, а все разом взлетали и отправлялись на берег Сунгари.

Цзи Юнхэ к воронам относился плохо, и стоило его торговле пойти чуть хуже, как он сразу возлагал вину на пернатых. Дабы отбить у них охоту прилетать сюда, он забирался на деревья, забирал все вороньи яйца, а затем разрушал и сами гнезда. Яйца у воронов зеленоватого цвета[6]; разбивая их, Цзи Юнхэ злобно выговаривал супруге: «Тьфу, побывавшая в „весенних палатах“[7] – та еще птица». Когда Ди Фангуй напоминали о днях, проведенных в борделе, ей оставалось лишь вздыхать. Вороны обладали хорошей памятью, и после того, как их гнезда разрушали, они их не восстанавливали, однако к этим двум деревьям все же сохранили привязанность и по-прежнему наведывались сюда по утрам и вечерам. Цзи Юнхэ это так бесило, что он даже хотел срубить вязы. Однако хоть деревья и росли перед его дверями, все же они принадлежали не хозяину лавки, а русским. Срубить вязы было все равно что выдернуть волосы с головы у иностранцев, для такого у Цзи Юнхэ кишка была тонка.

Когда Цзи Юнхэ костерил воронов, то старался, чтобы его не услышали окружающие, в частности, Чэнь Сюэцин – владелица лавки сладостей с 3-й Диагональной улицы. Та была маньчжуркой, а, по преданию, вороны спасли первого правителя империи Цин. То есть для маньчжуров вороны были божествами, приносящими радость и защиту. При дворе даже установили священный шест для поминания этих птиц. Когда маньчжуры видят воронов, то очень радуются, бросают зерно и никогда не вредят им. У Чэнь Сюэцин было небесного цвета атласное ципао[8], на груди которого была вышита пара воронов. Как-то раз Цзи Юнхэ бранил птиц, а ровно в это же самое время к нему в лавку зашла Чэнь Сюэцин, она вспылила, развернулась и вышла. Пришлось Цзи Юнхэ броситься за ней и молить о прощении.

Цзи Юнхэ славился скупостью, но в отношении Чэнь Сюэцин ему приходилось проявлять щедрость. Когда она покупала зерно, он отпускал ей по низкой цене. Кроме того, что Цзи Юнхэ был очарован этой женщиной, он еще боялся ее мужика, так как тот был хунхузом[9]. На самом деле его почитай никто и в глаза не видел. Он возвращался в Харбин почти всегда по ночам, запирался дома и через два-три дня снова уезжал. Можно было догадываться о внешности этого бандита лишь по тому, как выглядел мальчик, рожденный Чэнь Сюэцин. У него, должно быть, квадратное лицо, маленькие глазки, нос чесночиной и большой всеядный рот.

Лавка у Чэнь Сюэцин была небольшой, и продавала она там только сладости, что производили неподалеку на кондитерской фабрике в Ашихэ. Товар однообразный, торговля шла не очень, но ела и одевалась Чэнь Сюэцин изящнее и роскошнее, чем кто-либо. Люди за спиной судачили: мол, лавка для Чэнь Сюэцин – всего лишь прикрытие. Настоящим источником ее богатства был ее мужчина, неуловимый словно призрак. Он щедро одаривал ее серебром, а она чувствовала себя человеком, только когда тратила деньги.

С того момента, как стали строить КВЖД[10], район Пристани стал миром русских. В открытые ими булочные, кофейни, колбасные лавки,