взмахивая руками, выплыла Хафизат. Окинула меня недобрым, вызывающим взглядом и поплыла дальше. Голову она держала высоко и гордо, и каждое ее движение говорило: «Вот я какая, полюбуйтесь мною!»

Будто в спокойное озеро бросили большой камень и круги от него разбежались по воде, — прямо в сердце меня что-то ударило, легкой дрожью отдалось во всем теле… А ведь все давным-давно миновало!

Девушки одна за другой выходили следом за Хафизат. Алибег, окруженный ими, не знал, кому отдать предпочтение и, глядя то на одну, то на другую, размеренно ударял в ладоши.

Я соскучилась по танцам, по веселью. Давно мне хотелось под звуки зурны и барабанов, как в юности, поплясать на утоптанной земляной площадке. Когда кто-то сказал: «Омардада, теперь твоя очередь!» — и повел его в круг, я не выдержала и пошла следом.

Солнце било мне прямо в лицо, теплый весенний ветер забавлялся моим платком, волосы слегка растрепались. Свежая пашня дышала теплым паром. Это дыхание пьянило меня, как запах бузы, и радовало. Мне казалось, что ноги мои не касаются земли, и не было человека счастливее меня — ко мне вернулась юность!

Натанцевавшись вдоволь, разгоряченная, в запылившихся туфлях, я на миг остановилась, и тогда ко мне бросились друзья — жители моего родного аула.

— Наша Патимат прямо с неба к нам упала! — говорили одни. Ну что ж, они были правы!

— Почему, дорогая, после окончания института ты не вернулась к нам? — спрашивали другие.

И тут я увидела маму…

Еще в городе я представляла, как со слезами счастья на глазах брошусь к ней на шею. Но когда здесь, среди всех, на этом открытом поле, я увидела свою мать, смущение и робость удержали меня от внешних проявлений радости. Не торопясь, подошла ко мне мама, протянула руку. С виду она была совершенно спокойна, только глаза ее сияли, как звезды. Я сдерживала рвущиеся наружу ласковые слова. Мы молча смотрели друг на друга. И я впервые заметила, что из-под туго повязанного темно-коричневого платка у мамы выбились седые пряди…

Так мы и не успели поговорить: внезапно меня обдали струи воды — это молодежь с криком: «Пусть идет дождь, чтобы зерно набухало в земле!» — поливала пашню водой из шлангов. Мама, кивнув мне, поспешила домой, а я осталась со всеми.

После игр и состязаний стариков в беге люди рассыпались по полю. С разных концов доносился шум тракторов, звенели песни…

Держа на вытянутых руках гулучу — огромный хлеб с воткнутыми в него прошлогодними колосьями, — шла домой Халун. Гулучу присудили на Празднике первой борозды Омардаде, и Халун хотела, чтобы все полюбовались призом, полученным ее мужем…

Кто-то, смеясь, прокричал вслед невысокому Тажудину:

— Ты после угощения грудинкой стал подлиннее! Если тебе еще съесть такой кусок, пожалуй, дорастешь до нижесреднего!

— Не от длины стебля урожай, а от полноты колоса! — ответил он, не задумываясь, под общий хохот.

Позже всех возвращались домой Омардада и я. Делянка у кладбища была распахана. Видно, пока мы любовались скачками, Алибег побывал здесь на своем тракторе.

Омардада нагнулся, взял в руки комок земли, поднес к лицу, вдохнул запах.

— Какая благодать! — проговорил он. — Будто держишь в руках свежеиспеченный хлеб!

Мелкие крупинки земли, осыпаясь, застревали в молочно-белой густой бороде. Небольшие глаза без ресниц — старость унесла ресницы — наполнились слезами. Я растерялась. О чем думает сейчас старый земледелец? Что вызвало эти слезы? Радость или горе?

Я внимательно всмотрелась в любимое, родное лицо, покрытое пятнами и морщинами. Возраст взял свое: под глазами набрякли мешки, в глазах смертельная усталость.

Я перевела взгляд на руки Омардады — сквозь истончившуюся кожу видно, как в толстых венах билась черная кровь.

— Сейчас самый старый человек в ауле — это я, — сказал Омардада, вздохнув. — Недаром говорят, что человек ребенком бывает дважды — когда его жизнь только начинается и когда подходит к концу. Я и есть ребенок теперь — всякая малость меня радует и немного мне нужно, чтобы прослезиться. — Он помолчал. — Вот эта делянка у кладбища напоминает мне всегда о твоем отце.

Слеза скатилась в его бороду, как талая капля в сугроб.

Я тоже всплакнула.

— Меня радует, дочка, — продолжал он, — что ты и в городе не оторвалась от родной земли, изучаешь науку о земле. Тот, кто не забывает своей кормилицы, и людям предан.

— Как я могу забыть о земле, — воскликнула я, — если мечтаю преобразовать ее!

Омардада посмотрел на меня с неудовольствием — мои слова показались ему нескромными.

— Заниматься наукой о земле еще не все, дочка! Землю надо понимать сердцем…

Он ушел вперед, не глядя в мою сторону, а я замерла на месте. Только на меже Омардада заметил, что я отстала.

— Почему ты не идешь домой? — спросил он уже ласково.

— Я вспомнила день, когда ты пахал эту делянку…

— Один раз, что ли, доченька, я ее распахивал?

— Нет, много, много раз, Омардада! А помнишь, в тот год, когда я пошла в школу, ты на ней посеял лен.

— Да, да, посеял лен, — подтвердил он, задумчиво поглаживая бороду. — Вокруг не найдешь ни одного клочка земли, который мне не приходилось бы распахивать дважды, а то и трижды!.. «Была и у меня молодость, хоть ногу сломал, не хромал я», — запел он тихонько и пошел к аулу.

Я стояла у делянки. Этот участок земли мы когда-то получили от колхоза. А потом мама сказала, что мы не сможем его обработать, и вернула в колхоз. С этим уголком многие годы у меня были связаны и печали и радости. Нет, не землю, вывернутую трактором, видела я теперь. Сквозь ровные борозды проступало испещренное морщинами любимое лицо матери, потом оно постепенно отступило, и передо мной возник ее прежний облик. Вот она, молодая, здоровая… На белой гладкой коже выступили капельки пота. Из-под цветастой шали выбились черные кудрявые волосы. Мама стоит среди созревших колосьев и смотрит вверх. В ее огромных серых глазах испуг: по небу ползут черные тучи — не было бы грозы!

Мои мысли бегут, как горные потоки после бурного дождя. Не только хорошее вспомнилось мне… Прошлое проходит без прикрас, таким, каким оно было. Годы не бежали так легко и быстро, как теперь бегут воспоминания. Сколько раз смелые мечты заставляли меня взмахнуть крыльями! И сколько раз, обломав еще не окрепшие крылья, я падала в пыль. И моя мать, стряхнув эту пыль, поднимала меня, — так птенца, выпавшего из гнезда, поднимает птица.

И вот сегодня, как и в прошлом году, я стою у делянки рядом с кладбищем. Опять звенят песни, гудит трактор. Только нет