Он встал из-за стола и пошел собирать для Юэна все, что могло пригодиться в путешествии. Пусть остальные ворчат и крутят пальцами у виска — для старика слово «свобода» было не пустым звуком. Нельзя навязывать другим свою волю. Должны же какие-то идеалы старого мира быть сохранены для нового… А то так и оскотиниться не долго.

Джонатан был уверен, что видит Юэна в последний раз, и жалел об этом: несмотря на свое упрямство и прочие бзики, Юэн был надежным человеком, да и руки у него росли из нужного места.

Юэн молча двинулся за стариком, слушая, как тот что-то тихонько насвистывает. Кажется, «Невозможную мечту».[1]Остановившись, он пропел несколько строчек вслух, прежде чем пойти дальше:

Идти за добро

Без сомнения в бой,

Не бояться ступить даже в ад

Ради целой благой…

Юэн узнал песню, но так и не вспомнил, что же там поется дальше.

Джулия слегка приподнялась, неуклюже опираясь на локти. Она закашлялась, сглотнула и скривилась, как будто проглотила что-то горькое. Правая половина ее тела отнималась; не долго она еще сможет притворяться, что с ней все в порядке, — лишь бы дети не паниковали.

Дочь и сын свернулись калачиком поближе к ней, Майкл прижался к руке сестры. Лица у обоих были одинаково напряженные, бледные и испуганные.

— Мам, ты в порядке? — спросила Гвен, подавшись всем телом к Джулии.

Та поднесла руку к голове и рассеянно провела пальцами по колтуну за правым ухом: запекшаяся кровь склеила волосы вместе, и любое прикосновение вызывало острую боль. Еле сдержав стон, она прошептала успокаивающе:

— Все будет хорошо. Все будет хорошо.

— Не думаю, — совсем по-взрослому посмотрела на нее Гвен.

Джулия моргнула.

— Все будет хорошо, — еле ворочая языком, но стараясь говорить четко, упрямо повторила она. — Я только немножко отдохну…

Она обмякла, бессильно опустившись на дощатый настил. Гвен пересела к ней поближе, осторожно притронулась к окровавленной голове матери.

«Херово», — подумала она и тут же ощутила прилив храбрости, поскольку произнесла (хотя бы и про себя) слово, за которое огребла бы от взрослых по первое число.

Майкл тоже подобрался к ним, обнял мать и зашептал какую-то считалку из своих игр. «Не боли, не боли…» — расслышала Гвен.

Внутри грузовика не было практически ничего. Пленников просто побросали внутрь и предоставили самим себе. Стены были сделаны из ржавых и потертых металлических листов и кое-где заколочены деревянными панелями, крышу из стеклопластика, затянутую изнутри проволочной сеткой, покрывала паутина трещин. Из щели рядом с двигателем шел поток теплого воздуха. Его еле хватало, чтобы пленники не замерзли насмерть. Влага выступала каплями на голой металлической поверхности; за панелями и во всех углах наросла плесень.

Других детей в кузове не было, только четырнадцать женщин и один старик, все — перепуганные до полусмерти. Никто не предлагал другим ни помощи, ни слов утешения: каждый сидел, уткнув лицо в колени и погрузившись с головой в собственный страх.

Невозможно было определить, как давно они уже были в пути. Часа три-четыре, не меньше.

Мать стонала в полуобмороке и сжимала пальцы, как будто пыталась натянуть на себя невидимое одеяло. Гвен протянула руку и дотронулась до бледного маминого лица. Оно было горячим и липким от пота.

— Не помогает, — уныло сказал Майкл, забрасывая свою считалку. — Я хочу есть, Гвенни. И писать. Правда.

Джулия провалилась в беспамятство.

Приближалась ночь. Свет, падавший сквозь крышу, начал тускнеть. Майкл уже не жаловался, а сидел в углу и плакал, обхватив руками живот.

Гвен не сразу поняла, что грузовик остановился; по инерции она продолжала качаться из стороны в сторону, вместе с остальными пленниками.

Дверь с грохотом распахнулась, и внезапный поток холодного воздуха поднял на ноги всех пленников, которые еще могли стоять. Люди дрожали от холода, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Пойдите облегчитесь, — глухим голосом сказал возникший в проеме мужчина в противогазе.

Гвен замялась. Оставить мать одну в кузове грузовика она не решалась, но нужно было присмотреть и за Майклом. Остальные пленники, расталкивая друг друга локтями, гурьбой бросились к выходу.

— Мам… — Гвен аккуратно потрогала Джулию за плечо. — Мама!

К ее радости, мать открыла глаза.

— Мы остановились, можно сходить в туалет.

— Иди. Отведи Майкла, — хрипло ответила Джулия.

Гвен не понравился ее плывущий взгляд и то, что она все время моргала, как будто даже сумерки были для нее слишком ярки.

— Пойдем, Гвенни!

Брат направился к двери и чуть не столкнулся с девчонкой, на вид чуть постарше Гвен, которая забиралась с улицы в кузов. Гвен на секунду забеспокоилась, стоит ли оставлять ее наедине с матерью, но Майкл уже вылез наружу — пришлось бежать за ним и выпрыгивать на снег.

Даже пока пленники справляли нужду, за ними пристально наблюдали двое охранников. Но и не будь их тут, бежать бы все равно не удалось. Вокруг, сколько хватало глаз, раскинулись белоснежные просторы без единого намека на укрытие, а мороз уже пробирал до костей. Лишь в одном месте виднелись какие-то развалины, но стоило кому-либо из пленников сделать шажок в сторону от группы, как охранники палили в воздух.

Задерживаться снаружи ни единой лишней секунды не хотелось. Дождавшись Майкла, Гвен подсадила его в кузов грузовика и тут же забралась следом.

Над их матерью склонилась темноволосая девчонка и что-то колдовала.

— Эй, отойди от мамы! — закричал Майкл, рванувшись вперед.

Гвен схватила его за руку и потянула назад.

— Я знаю, что делаю, — отрезала девчонка. — Отвали, пацан. Я ей помогу.

— Не надо нам помогать! — нахмурилась Гвен. — Сами справимся!

— А ты бы за братом приглядела. Сейчас еду раздавать будут. Возьми на всех своих. Сейчас прозеваешь — до завтра жрать нечего будет, — уверенно сказала девчонка.

«Едой» оказалась металлическая миска с какой-то водянистой жижей, которую охранник упорно называл «овсянкой». Каждый пленник получил такую миску и пластиковую бутылку с прозрачной водой. Гвен прихватила еще одну миску и бутылку для матери и отошла к грузовику, где, рядом с остывающим двигателем, свернулся ее дрожащий от холода брат.