Будь на месте Константы кто-нибудь другой, я попросила бы его заниматься своими делами, но с ней мы ведем такие разговоры каждый день, и я уже выучила свою роль. Я ответила, что Константа, должно быть, шутит.

– Вы очень разумная леди. Мужчины! Мы тут горбатимся за гроши, а потом приходим домой – и начинается вторая смена! А мужчины что делают после работы? Задирают ноги на стол и ждут, чтобы их обслуживали, или исчезают бог знает куда со всем жалованьем, а возвращаются с пустыми карманами! Мой-то муженек, Георге, исчез с концами, как дымок – пуф, и нету. Оставил меня с четырьмя дочками на руках. Правда, они все замужем, но и у них мужья пустое место. Я в трех местах убираюсь, чтобы посылать им деньги. И требую, чтобы прятали деньжата под половицей!

– Им повезло, что у них такая мать. – Я пошла к выходу, на ходу выключая вентилятор и проверяя, с собой ли смарт-карта «Устрица». Неожиданно для себя я не смогла продолжать: сегодня слова казались какими-то другими. Уборщица просияла.

– Мы с вами определенно из одного теста – знаем, чего хотим от жизни и как это получить. И плевать, что и кто подумает. Вы хороший человек, Сьюзен! – Константа сделала движение ущипнуть меня за щеку, но вовремя вспомнила, что я уклоняюсь от физических контактов, и свернула к стене включать пылесос в розетку.

Выйдя на улицу, я на мгновение задохнулась от жары, поднимавшейся от нагревшегося за день асфальта. Я была довольна тем, как выдержала день, несмотря на провокации коллег. Никто не догадался, что у меня произошло сегодня утром. Впрочем, я умею скрывать свои чувства. Вы еще убедитесь, у меня к этому настоящий талант.

Добравшись домой, я позвонила Эдварду. Странно было говорить с ним дважды за один день, да еще, для разнообразия, в таком корректном ключе. Обстоятельства требовали забыть на время о непримиримых разногласиях между нами и действовать сообща, хотя бы до окончания похорон и раздела наследства. Брат сообщил – приезжали из похоронного бюро, он ориентировочно договорился на следующую пятницу. Он сказал – кремация, и я не возражала. Это выше моего понимания, почему некоторые люди настаивают, чтобы тело члена их семьи разлагалось бы непременно в сырой земле, и зачем им регулярно наведываться в фамильный склеп, будто душа усопшего будет сидеть на могильном камне, болтая ногами, в ожидании их визита. Итак, по этому вопросу мы с Эдвардом пришли к согласию.

– Вряд ли она оставила завещание, – продолжала я. – Она ни разу ни о чем подобном не упоминала. Дом надлежит продать, а вырученные деньги и сбережения, буде таковые выявятся, поделить между нами. Я этим займусь.

Настала пауза.

– Вообще-то, Сьюз, мама оставила завещание. Написала несколько недель назад. Она услышала по радио какую-то передачу, что каждый должен оставлять завещание. Я ей втолковывал – в этом нет необходимости, но ты же знаешь, какая она была!

В его голосе я расслышала воинственные интонации. Неужели дошло наконец?

– Вот как? Мне она ничего не сказала.

Оказалось, Эдвард уже позвонил поверенному и сообщил о смерти нашей матери, что, как я отметила про себя, свидетельствовало о неожиданной практичности, проклюнувшейся в моем братце. Свойственная ему самоорганизация обычно не простирались дальше того, чтобы сделать ставку-экспресс или заказать пиццу.

– Поверенный сказал, что найдет завещание и свяжется с нами. Я все ему предоставил – сам-то я понятия не имею, с какого бока за это браться.

Неделя на работе обещала быть напряженной, и мне пришлось вопреки нехорошему предчувствию положиться на Эдварда. Я оставила ему подробные инструкции касательно регистрации смерти, продиктовала список приличных заведений для проведения поминок и велела заглянуть в записную книжку матери, где есть телефоны всех, кого надлежит известить. Он только фыркнул, когда я спросила, справится он или нет.

Было уже девять, когда я закончила разговор. За целый день я ничего не съела, не считая двух печений «Рич ти» на завтрак, и у меня кружилась голова. Я сварила немного простого риса и присела за кухонный стол, справляясь с подступающей дурнотой. Через приоткрытые застекленные двери во внутренний садик отчетливо доносились вопли новорожденного верхних соседей и тянуло вонью мусорных контейнеров от соседей рядом. Я, наверное, должна объяснить, что я живу на первом этаже реконструированного викторианского дома рядовой застройки в южной части Лондона. Я снимала эту квартиру десять лет, пока хозяин не решился ее продать. К тому времени я, корпя на своей ничтожной должности, скопила достаточно, чтобы внести депозит, поэтому теперь я владелица столичной недвижимости или, что звучит еще солиднее, плательщик колоссальной ипотеки. Пока я собиралась с силами донести вилку до рта, соседский Уинстон, толстый рыжий кот, старательно вылизывался на моей терракотовой плитке. Вообще я недолюбливаю кошек – мне не нравится, как они стремглав кидаются под припаркованные машины или шмыгают через прутья перил в ответ на твои дружеские жесты. Уинстон же был исключением. Он, не дрогнув, оставался на месте, когда к нему подходили, и терпел, когда его гладили и ласкали, пока не решал, что с него достаточно. Тогда он зевал, потягивался, вставал и не спеша уходил на мягких лапах. Его никто не стращал, и он не чувствовал необходимости перед кем-то заискивать. Он напоминал киплинговского Кота, который гулял сам по себе, – одну из любимейших сказок моего детства. Помню, как отец в свои трезвые минуты сажал меня к себе на колени и читал что-нибудь из потрепанного томика «Просто сказки». Глядя на Уинстона, я подумала – где-то теперь эта книга? Наверное, в забытой коробке на чердаке бирмингемского дома. Боже, сколько труда предстоит положить, чтобы подготовить дом к продаже… В моем нынешнем состоянии эта мысль просто убивала.

Когда несколько дней спустя я позвонила Эдварду узнать, насколько выполнен мой список задач, телефон звонил чрезмерно долго. Я уже хотела повесить трубку, когда чужой голос, не похожий на голос моего брата, тягуче произнес:

– Алё?

Поколебавшись, я извинилась за то, что ошиблась номером, и нажала отбой, но тут же спохватилась, что привычно звонила через кнопку скоростного набора. Я сразу нажала ее вторично и снова услышала то же бесцеремонное «алё».

– Я звонила только что. Это дом Гринов? Я имею в виду, покойной Патрисии Грин и ее сына Эдварда?

– Ага.

– Это сестра Эдварда, Сьюзен. Мне нужно срочно с ним поговорить.

– О, Сьюзен! А-а, э-э-э, понятно. Сейчас посмотрю, дома Эд или нет…

В трубке послышалось бормотание, а потом раздалось неестественно веселое:

– Привет, Сьюз, как дела?

– Эдвард, кто этот человек и почему он отвечает по телефону нашей матери?

– О, это Роб. Я разрешил ему бросить кости, пока он кое-что не утрясет. Он только что вернулся из путешествия. Отличный парень.

– Мне все равно, чем он там отличный, – я не желаю незнакомцев в доме нашей семьи. Скажи Робу, что ему придется уйти. Тело матери, можно сказать, не успело остыть!.. К тому же в доме полно ее ценных вещей.