– Почему живчики чумазые? Трудно руки помыть?

– Надо при опыте не руки мыть, а хуй. Он, небось, вштанах, а не в безвоздушном пространстве. Мало ли где за сутки бывает.

– Сколько тебе спирта надо?

– Два литра, – говорю.

– Многовато, триста грамм хватит.

Тут я сказал, что прежде чем за хуй браться, надо всепальчики обтереть, на обеих, причем, руках (я ведь руки меняю), а заодно и пах.

– Хорошо, – говорит, – литр.

– Э-э! Не пойдет так дело. Литр – это в расчете на хуйлежачий, а в самом лежачем виде, как, допустим, в холодном море. А на стоячийнадо в три раза больше. А я еще по совести прошу.

– Хорошо, два литра, – сказал Кизма, – и ниграмма больше.

Вот и я со спиртом навсегда. А экономлю просто: протираюлежачий, и ебал я ваши рационализаторские предложения и премии за них. Я,блядь, самое ценное в себе отдаю науке! Я бы в Америке дачу давно уж имел накурорте, «Линкольн» и другую недвижимость. А я, блядь, не мертвые души забиваюгосударству, как Чичиков, а свежую, родную сперму. Хули я завелся, междупрочим? А не хуй на мне экономию разводить! Я – человек! Ты меня залей спиртом– я его сам первый пить не стану. А то подебывает каждая падла, что я его прижизни заспиртовать решил. Мандавошки! Если бы не я, они бы не диссертациюзащищали, а жопы свои на летучке у директора. На моем хуе держатся. Одним словом,учреждение наше – НИИ – склочное и порядка в нем нету. Не то, что в тюрьме илив МУРе.

И все ж-таки, онанизм разрушает под конец жизни нервнуюсистему. А то, что укрепляет – параша. Ну, ладно. До полного разрушения ещедалеко. Будем здоровы. Ты хавай. Эту севрюгу и красную икру я для тебяспециально сегодня оставил. Ну, вот так. Черную, между прочим, я не уважаю. Уменя диатез от нее. Жопа идет пятнами, чешется – ужас как, и кальций надо пить,а он, сволочь, горький очень. Ну, вот так. О такой закуске тогда еще и в мечтахне было. Хожу я, значит, по утрам в институт, номерок вешаю и с машками непутаюсь, потому что боюсь лично наебаться и при сдаче спермы фуфло двинуть, каксейчас говорят, или крутануть динамо. Привык. Решил Кизме ультиматумпредъявить.

– Ты, – говорю, – на работу простую энергиютратишь, а я самую главную, и я, когда кончу, на ногах еле стою и под ложечкойсосет. Может, мне жить-то еще лет пятнадцать, а вам, сукам, гужеваться.

А у Кизмы опыты прошли успешно, он даже шутил иногда –памятник моему члену поставить заводной, чтобы он вставал с первыми лучамисолнца. В старину такие памятники были, но их снесли. Застеснялись, мандавошки.А кого стесняться? Ведь член, кирюха, если разобраться, самое главное. Главнеемозгов. Мы же лет мильон назад не мозгами ворочали, а хуями. Мозги жеразвивались. Да если бы не так, и ракета была бы не на хуй похожа, а на жопу, ииз нее только бы вонь и грохот шли. Сама же не только до Луны… В общем, хулиговорить. Помни мое слово. Вот увидишь, когда мозгу больше некуда будетразвиваться, настанет общий пиздец. Стоять по тем временам не будет даже усамых дураков, вроде нас с тобой. Все исключительно будут давать дуба, а вродильных домах и в салонах новобрачных пооткрывают цветочные и веночныемагазины. А на улицах под ногами стружка будет шуршать. Столярные работыначнутся. Ладно. Хули ты шнифта раскрыл. Не скоро это еще, и общий пиздец всеравно не состоится. Но об этом речь еще впереди.

Я и говорю Кизме, мол, набавляй: мне и прибарахлиться надо,и телевизоры скоро выпускать начнут, а то опять воровать пойду или на водителятроллейбуса «букашка» учиться. Хоть из своего кармана выкладывай, и я частнымобразом буду тебе живчиков таскать. Две тыщи с половиной получать хочу.

– Хорошо. Уволим двух уборщиц. Оформим тебя посовместительству.

– Ну уж, ебу я такой труд на половых работах!

– Ты будешь числиться, а убирать будут другиелаборанты, ясно?

– Это другое дело.

– Аппетиты твои растут, надо сказать.

– Что-о-о, курва? – говорю.

– Ну-ну, не бесись. Мне ведь и десяти тысяч на тебя нежалко. Вот, если я получу Нобелевскую премию, отвалю тебе приличную сумму. Асейчас времена в нашей науке сложные и тяжелые. Дай бог, опыт один до концадовести! Завтра начнем.

Ну, я обрадовался! 2500! Хуй на автобусе заработаешь, не то,что на «букашке»! И пошел я на радостях в планетарий. Сначала поддал, конечно,как следует. Я люблю это дело. Садишься под легкой балдой в кресло, лектор тебечернуху раскидывает про жизнь на чужих планетах и лунах, а ты сидишь себе,дремлешь, а над башкой небо появляется и звезды на нем, и все планеты, которыеу нас в стране не видны, например, Южный Крест, и чтобы его увидеть, надограницу переходить по пятьдесят восьмой статье, которая мне нужна, какбудильник. Вот мигают звездочки и созвездья разные и небо – чернота сплошная –тихо оборачивается, а ты, значит, под легкой балдой в кресле вроде бы один навсей Земле и ни хуя тебе, жалкой твари, не надо. И вдруг светать начинает. ПутиМлечного не видать, розовеет по краям. Хитрожопый аппарат какой-то! Потом часыбьют: бам-бом! Зеваю. Шесть часов. Скорее бы утро и снова на работу! Славабогу, думаю, не на нарах я лежу и не надо, шеломку похлебавши, пиздячить навахте, как курва с котелками… Поддал я еще в баре на радостях от прибавки ипопер к бывшему международному урке, а у него в буфете хуй ночевал, пришлосьбежать в гастроном. Ну, захмелел урка, завидует мне и велит не трепаться, чтобыне пронюхал всякий студент-хмырь.

– Бойся, – говорит, – добровольцев, у нас ихдо хуя и больше.

Я тоже накирялся в сосиску. Утром проспал, бегу, блядь, а вбашке от борта к борту, как в кузове, жареные гвозди пересыпаются. Кизма наменя полкана спустил, кричит: «Вы задерживаете важный опыт!», а около прибора,от которого пар идет, бегает академик в черной шапочке и розовые ручкипотирает.

Запираюсь я в своей хавирке, включаю дневной свет. Рука уменя дрожит, хоть бацай на балалайке, а кончить никак не могу, дрожу, взмоквесь. В дверь Кизма стучит, думает, я закимарил с похмелья, и спрашивает: «Скорополучу препарат или не скоро?» У меня уж руки не поднимаются, и страхподступил. Все! Увольняй, бляди, без выходного пособия – пропала малофейка!Открыл двери, зову Кизму. Так и так, что хочешь делай, – сухостой у меня,никак не кончу. Академик просунул голову и говорит: «Что же вы, батенька,извергнуть не можете семечко?»

Я совсем охуел и хотел сию же минуту по собственному желаниюуволиться, и тут вдруг одна младшая сотрудница, Влада Юрьевна, велит Кизме иакадемику: «Коллеги, пожалуйста, не беспокойте реципиента!» то есть меня.Закрывает дверь.

– Отвернитесь, пожалуйста, – и выключает светдневной. И своей, кирюха, собственной рученькой берет меня вполне откровенно загрубый, хамский, упрямую сволочь, за член. И все во мне напряглось и словно ктов мой позвоночник спинной алмазные гвоздики забивает серебряными молоточками иокунает меня с ног до головы в ванну с пивом бочковым, и по пене красные ракиползают и черные сухарики плавают. Вот, блядь, какое удовольствие!