бывает горячая и холодная. Холодная еще больней. Это если мучить. А если допрашивать, то оксибутират натрия, это по старинке. Поведение запрограммировать — дормикум.

— А что такое оксибутират натрия?

— Не знаю. Это вы по химии проходили? Вот и вспомнила. Была у вас химия?

— Не помню. — Лезет поток. Химия. Была. Общая, неорганическая, органическая, физколлоидная, биохимия. Мозг начал разрываться. Щель я тут же заткнула. Надо расслабиться. А то точно сульфы не избежать.

Какой-то монах сказал про познание у-шу: «Это то, что когда-то знал, потом хорошенько забыл, а теперь вспоминаешь». Вот и я вспоминаю. И что такое у-шу?

Бабуля поставила на стол сковороду с жареной картошкой. Картошка была правильная. Баба Лида — молодец. У женщин обычно плохо получается ее жарить. Они нервные, ждать не умеют. А картошке надо время, чтобы зажариться. Поэтому повару, как охотнику, надо сидеть и ждать. Аккуратно с края ножичком поддевать и смотреть корочку, а не мешать все по десять раз. Надо чувствовать дух блюда. Степень зажарки можно и на слух определить по оттенкам шкварчания и потрескивания. Мешать ее надо раза два, ну три, максимум. Первый раз, когда корочка снизу красивая образовалась, тогда посолить и перемешать. И сразу сверху лук. Только порезать его надо мелко-мелко. Такой потом не видно. И ждать. Когда опять корочка сплошная появилась, перемешать. И все. Можно еще раз подержать, если по-зажаристей любишь, и в третий раз перемешать перед подачей. И резать ее надо крупными кусочками, чтобы не сухая была внутри. Масло, главное, не жалеть. Лишнего масла картошка не возьмет, а не дольешь, то сухо будет и горьковато.

— Очень вкусно, — жмурюсь я. Мы прикусываем черным хлебом и квашеной капустой.

— Бабуль, а тебе сколько лет?

— Семьдесят будет скоро. А маме твоей тридцать три.

— А я на кого похожа? На маму или на папу?

— Не знаю, — с сомнением смотрит баба Лида, — батька твой непутевый видный был, высокий, но волосы светлые, а у тебя темно-каштановые, густые, даже чуть вьются. У Томы темные, тоже не в нее. Глаза все же по матери, темные.

— Черные?

— Почти. А на лицо, думаю, в отца пойдешь. Видно, что вытянешься. Уже скулы выступают.

— А фигура?

— Какая сейчас еще фигура? Подросток. Но толстой не будешь, не в кого. И сисек больших не жди. Мать, вон, худая, да и батька спортивный. Чего разошлись? Мать не велела про него говорить. Так что сама с нее спрашивай.

Мама приходит поздно, когда уже давно темно. В ноябре темнота особенная, глухая. Но мы все равно идем гулять. И сегодня тоже.

— Доча, я отпросилась на пятницу, поедем в город, к невропатологу показываться. Направили, что бы заключение дал. А там уж куда пошлет.

— Никуда не пошлет. Хожу я нормально. Память возвращается. Писать, читать могу. Все будет хорошо. Ты только, мамочка, продержись еще немножко. И мы все наладим.

Мама порывисто обняла меня и заплакала навзрыд. Я прижалась к ней. Вдвоем плакать бы надо. Но мне не плачется. Наоборот, чувствую себя неудобно, что стала причиной ее слез. Я гладила ее по дрожащим плечам:

— Мамочка, ты у меня самая лучшая. И институт свой закончишь. Восстановишься и закончишь.

Плечи затряслись еще больше. Мне тоже сжало горло, и подступили слезы. Жалко и ее и себя. Это легко можно задавить и сдержаться. Но в себе держать нельзя сейчас. И я пустила слезы вволю. И все равно ощущение чужое. Делать надо что-то, действовать, а не слюни разводить. А то привыкнешь и будешь, чуть что, в истерики впадать. Так что я плакала, но за скобками была готова к делу. Наплакавшись и обнявшись, мы пошли домой. Но что-то заставляло меня не просто идти, а контролировать тени за редкими фонарями, далекие звуки и близкие шорохи.

Через три дня рано утром мы собрались в город. Мама заставила одеть лифчик. Он очень неудобный, тянет. Прикрывать мне особо нечего. Но мама говорит, что надо, там врач будет. Отечность с лица ушла. Проступили скулы. Баба Лида сказала, что до болезни я была упитанней намного. Сейчас меня толстой не назовешь. Но и худой тоже. Надела шерстяные колготки, блузку, очевидно, парадную, серую кофту, юбку черную. Пальто зимнее драповое. Шапку вязанную серую с тесемками по бокам выдали. Спорить не стала, головой же скорбная.

Все лужицы в тонких белесых леденцах. Хочется их всех хрустнуть. Темно совсем. Поезд в пять часов сорок пять минут. Редкие фонари выхватывают на дороге черные фигуры. Народ поехал на работу. Мама просвещает по дороге:

— Народу здесь сколько много жило в шестидесятые! Молодежь везде. Танцы на площадке. Кинозал весь битком. Все разъехались. И снабжение было хорошее. Даже мороженное привозили. Но ты уже не застала.

У нас не электричка, а локомотив с вагонами. С тремя. На нем мы доедем до нормальной железной дороги и пересядем на проходящий рыбинский поезд.

Из-за кустов открывается миниатюрный пыхтящий поезд, с миниатюрными вагончиками, как детский. Это не наш. Мама рассказывает, что это «вагончики». Вся огромная территория торфодобывающего района соединена сетью узкоколейки. И эти привезли с участков народ, кому надо в город. Потому что есть Варегово-1, Варегово-2, Варегов-3, Варегово-4 и еще разные другие. Мы живем в самом крупном. На Варегове-3. На — потому что так сложилось говорить. Торф начали добывать от деревни Варегово. Она так и осталась, без номера. На краю поселка есть настоящий маленький вокзал, где билеты продают. На вагончиках можно приехать на карьеры. Это когда торф добыли, а оставшийся котлован залили водой. Вода темная стала, торфяная. И в ней водятся черные окуни, черные щуки, темные караси. Мужики ездят на рыбалку. Только летом аккуратно надо. Торф внутри горит. Выгорают огромные полости вглубь на десять и больше метров, а снаружи ничего незаметно. Человек проваливается и все. Только пепел. И следов нет. Если смотреть на наше Варегово от деревень, то лежит оно будто в котловане. Сначала там болото было. Уникальное болото, особенное. Нигде в мире больше таких подвидов животных и растений не водилось. А на карте болото похоже было на воронку гигантского метеорита. Но болото осушили, торф добыли. Теперь там поселок. И нет никаких животных. И змей нет. Вот на Дуниловском озере есть, хотя там тоже торф добывают. А у нас нет. Только лоси изредка заходят. И грибов нет. Солонина немного попадается. А на тех же Дуниловских картах подберезовиков болотных и черноголовиков хоть косой коси. Карты это осушенное болото, которое канавами перерезали на квадраты.

Мы с мамой забираемся