такое место выбрала. Бью руками по льду еще и еще. Медленно двигаюсь к берегу. Но далеко и не надо, водоем маленький, до берега метров пять, глубоко только посередине. Ноги уже не проваливаются, а твердо толкают. Шаг за шагом. Вот и берег. Выползаю на четвереньках и стою на коленях. Закинула голову вверх. Небо стало ярким и воздух вокруг тоже, как светится. Я уже тонула раньше. И я это вспомнила. И вспомнила то усилие, с каким боролась за жизнь, и выплыла. Набрала воздух и с шумом выдохнула «Хооо». Встала и замерла. Сознание очистилось и стало четким, я осознаю себя, мир вокруг, место, время. Пытаюсь прорваться в память, нырнуть вглубь, но это не получается. Не пускает упругая темнота. «Вот и хорошо», — всплывает мысль, — «ошибок не избежать, так хоть оправдание есть». Домой я шла окрыленной. Промокшая одежда не имела никакого значения. Даже если будет воспаление легких, знаю, что справлюсь и буду жить.

До возвращения мамы было еще долго. Баба Лида заглядывает вечером, проверить, все ли в порядке. Обед, макароны с тушенкой, еще цел. Тушенка, это для меня. Баба Лида принесла от кого-то. Вся мокрая одежда кучей осталась в коридоре. Только бы горячая вода была! Она не всегда бывает. Но мне повезло. Залезла в пустую ванну. Тонкая струйка почти совсем горячей ударила в тертое желтоватое дно. Давно забытое ощущение постепенно прибывающей воды. Когда полная ванна, медленно погружаю голову. В ушах щекотно и горячо, звуки меняются. Задерживаю дыхание и расслабляюсь на несколько секунд. Выныриваю, спускаю ванну, чтобы повторить удовольствие. Оглядываю себя, как новыми глазами. Внизу светлый пушок треугольником вокруг писи. Это мое и мне все мое нравится! Я мальчик? Нет. Я девочка. Там, вовне, все равны. А здесь тело определяет, кто я, со всеми его системами, гормонами и возможностями. Против химии не попрешь. Есть уже видимые мне плюсы — нет агрессивности, да она при таком теле и опасна. Не хочется никого бить, догонять, воевать. Минусы — очень приходится удерживать себя, чтобы не плакать. Как будто основу убрали и теперь эмоции что хотят то и делают. Зато чудесным образом я могу не расстраиваться, если не могу решить проблему сразу, если этого не хочу сейчас, а просто радоваться жизни. Нет такого, что если надо решить задачу, то мозг, нервы будут в напряжении день и ночь, пока не решу. От этого свободна. И как с этим мужики живут?

Из ванны вылезла, одела чистые трусики. Дома холодно. Достала шерстяные колготки, майку и свитер. Во всех комнатах включила свет: «Пусть везде светло будет». За окнами уже синие сумерки. В большой комнате у нас трюмо. Взяла в ладошки лицо, в зеркало скорчила рожицу и улыбнулась «Ну, вот мы и дома».

В углу тарахтел маленький холодильник «Саратов». В нем была початая пачка старых дрожжей, какая-то замерзшая хрень в поллитровке. В углу за умывальником сетка с картошкой. В шкафчике несколько бумажных пакетов: манка, сахар, соль, крупные ломанные сероватые макароны, бутылка с подсолнечным маслом. Масло тягучее, с белым осадком на дне. Решаю пойти в магазин. Натягиваю поверх колготок трико от спортивного синего шерстяного костюма, осеннюю куртку. Шапка мокрая. Но нашелся пестрый мамин платок. Повязала по-пиратски. Чем не бандана? А вот обувки не нашла. Зато были валенки. Знаю, где деньги в коробочке, в серванте «на хозяйство». Взяла три рубля.

Темно совсем. Фонарь у подъезда… Хорошо, что до него пять минут хода. Этот магазин называют ГУМ. В шутку, конечно. Есть еще «Рассвет», но до него идти дольше, и выбор там меньше, зато кроме продуктов есть еще хозяйственные товары. ГУМ с белыми колоннами, маленький, десяти человекам тесно будет. Портик треугольный спереди и под ним желтая лампа, на фоне которой летят снежинки. В магазине народу немного — с работы еще не пошли. Изучаю витрины. Пирамиды консервов на полках: минтай в томатном соусе, фрикадельки, тоже в томате, скумбрия в масле, паштет рыбный «Волна». Мясных консервов не выставляют. Если такие и привозят, то все уходит по своим. Макароны — трубки, обломанные и развешенные порциями в серо-синей бумаге, не завернутые, а обернутые. Вермишель в целлофановых пакетах. Есть бидон с подсолнечным маслом. Отличное масло, с запахом подсолнечника. Другого нет. А вот за стеклом лежит рыба, предмет моего интереса. Рыба неизвестных пород под общим названием «Мелочь» по двадцать копеек за кило. Берут ее бабушки и жарят. Нормальная рыба, только что не престижная. Минтай по сорок копеек за кило, некрупный и без голов. О! Хек по восемьдесят копеек. Вот его и возьму. Около маргарина развесного и в пачках притаилась пара розоватых пачек крестьянского масла по семьдесят четыре копейки. На молоко рассчитывать не приходится. Не возят, как и кефир, творог и прочую молочку, хотя прочей молочки нет и в городе, только в Москве. Как и колбаса.

Оторвавшись от витрины обнаружила, что являюсь центром всеобщего внимания. Даже кассир ничего не пробивает.

— Здравствуйте! — киваю всем.

— Здравствуй, Маша, — отзывается кассирша, — брать будешь что-то?

— Да. Пожалуйста, два килограмма хека, пачку масла, буханку черного.

Черный хлеб у нас пекут на своей пекарне. Он прекрасен. Крупными дырочками с поджаристой коркой. А вот белый не пекут. И не возят. Зато черный есть каждый день. В деревне только два раза в неделю привозят, правда, и батоны тоже. Пять буханок черного и два батона в руки. Тетя из-за прилавка выдала мне буханку и масло, взвесила рыбу и крикнула цену кассиру. Народ расступился, пропуская меня к кассе. Кассир взяла трешку. В ладошку звякнула сдача.

— Я тетя Галя, твоей мамы одноклассница, — сообщила кассирша, — тебя мама послала?

— Нет, тетя Галя, я сама. Прихожу в себя потихоньку. Но, извините, никого не помню. Но вас теперь буду знать, — улыбаюсь и бочком отступаю к двери. В руках рыба в бумаге и хлеб, в кармане масло. На улице стряхнула взгляды, скорбные, жалостливые и злорадные. «Бедная Томка, сначала муж бросил, теперь дочка ущербная. Намучается теперь. За что ей? Видно, согрешила где-то».

Дома порезала рыбу, муки не нашла, обваляла в манке и поставила жариться. Почистила картошку, много ли нам надо. Зашла баба Лида, похвалила и ушла смотретьтелевизор.

К маминому приходу все готово. Она с порога потянула воздух:

— О, это ты, что ли, готовишь?

— Да, тебя жду, — волосы я распустила по сторонам, сохнут они медленно, улыбаюсь.

— Маша?

— Что?

— Ты какая-то…, - мама не договорила, — что случилось?

— Упала в лужу. Вымокла, — кивнула я на ворох мокрой