Премьер-министра России никто не встретил. Если для него и было назначено место в автомобиле, то его занял кто-то из свитских. Это огорчило Столыпина, но в меру. Он знал, чего ожидать от придворной публики. Оказалось, киевляне тоже умеют держать нос по ветру. Впрочем, за последние два года премьер привык к подобному негласному бойкоту. К тому же Столыпин отличался редким бесстрашием и решительностью действий в любой, даже самой опасной ситуации. Почти год назад, к великому ужасу сопровождавших его агентов охранного отделения, Столыпин на первом российском празднике воздухоплавания даже поднялся в небо на «фармане» капитана Льва Мациевича.

Пришлось послать Станюлиса за извозчиком и ехать в обычной пролетке; естественно, безо всякой охраны.

— А забавно было бы на трамвае, — сказал он Казимиру. — Вон, видишь, к самому вокзалу подходит ветка.

Станюлис покосился на трамвай. Вот уж где не миновать неприятностей, начиная с жуликов-карманников и кончая теми негодяями, что, возможно, следят за хозяином от самой столицы. Черный 1906 год слишком уж хорошо запомнился…

— Нужно хотя бы городового в коляску взять, — тихо сказал Станюлис. — Мало ли что местные смутьяны удумать могут. А так хоть какая защита…

— Не смеши меня, — устало отмахнулся Столыпин. — Ну какие из городовых защитники? Они от одного только крика «бомба!» в обморок упадут. Поедем уж обычными пассажирами, авось и не обратит на нас никто внимания…

Так и вышло. Столыпин, никем не узнанный, благополучно добрался до гостиницы «Гранд-отель», где ему был забронирован двухкомнатный номер-люкс. Пока Петр Аркадьевич с дороги приводил себя в порядок, поправлял роскошные усы и принимал ванну, расторопный Станюлис заказал в номер ужин и пачку свежих номеров газет.

На изнывающий от жары Киев опустился вечер 31 августа.

* * *

Примерно в то же время в третьеразрядной гостинице «Бристоль», что располагалась на границе Верхнего города и Подола, в скромном номере на втором этаже с окнами во двор находились двое.

Молодой человек интеллигентной наружности, с чертами лица, четко определяющими его национальную принадлежность, возбужденно прохаживался по комнате, делая при этом массу лишних движений. То поправлял очки на породистом носу, то комкал в руках носовой платок, присаживался на стул, на край стола, на подоконник и тут же вскакивал, словно ожегшись. Его взгляд блуждал, вернее, метался по стенам и обстановке, а чувственные губы кривила неуверенно-хищная улыбка.

Второй являл собою полную противоположность первому. Крепко сбитый, широкоплечий настолько, что коротковатый, по причуде моды, пиджак, обтягивавший их, едва не трещал по швам. Лет ему с виду было около сорока, и сидел он, удобно откинувшись, в старом кресле с продранным и залатанным сиденьем напротив двери, бесстрастно наблюдая за своим визави и пожевывая мундштук незажженной папиросы.

— Значит, я могу быть уверен, что мне никто не помешает? — в который раз нервно-высоким голосом спросил молодой человек, на миг остановившись перед сидящим мужчиной.

— Дмитрий Григорьевич, я не ваш куратор, слава богу, — медленно и раздельно проговорил тот. — В десятый раз повторяю: мне поручено вас проинструктировать и снабдить всем необходимым. А дальше уж вы сами.

— Н-ну, хорошо. — Молодой наконец справился с собой и остановился у стола. Налил себе полный стакан воды из графина, залпом выпил и глубоко вздохнул. — Начинайте ваш инструктаж.

— Вот и славно. — Кряжистый легко выметнул свое плотное тело из кресла и вмиг оказался рядом с молодым человеком, так что тот невольно отшатнулся и едва не выронил пустой стакан. — Итак, господин Аленский, завтра вы посетите спектакль в городском театре. Сказки любите?..

— Н-не особенно…

— Ну, ничего. Долго вы там, думаю, не задержитесь. — Кряжистый вынул из кармана пиджака бумажный сверток и припечатал к столу с глухим стуком. — Это… инструмент. А вот вам документ, — он извлек из другого кармана сложенный вчетверо лист и развернул. — Именной пропуск. Сим удостоверяется, что господин Аленский Григорий Михайлович допущен к посещению всех публичных встреч, концертов, спектаклей, собраний и прочая, приуроченных к празднованию пятидесятилетия вступления в силу «Манифеста 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права» в качестве аккредитованного журналиста харьковского еженедельника «Вестникъ». Подписано самим начальником Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, его превосходительством подполковником Николаем Николаевичем Кулябко…

— Этого не может быть! — вдруг взвился молодой человек. — Это ловушка! Кулябко решил засадить меня пожизненно!

— Да бог с вами, Дмитрий Григорьевич, — презрительно скривился кряжистый. — Охота была его превосходительству об вас руки-то марать! Лучше вот, — он развернул сверток, и заблудившийся закатный луч солнца отразился от вороненой стали, — осмотрите и проверьте.

Молодой человек опасливо и восхищенно взял в руки пистолет, погладил рукоять, повертел, оглядывая со всех сторон.

— Пользоваться-то умеете? — хмыкнул кряжистый.

— Таким не доводилось…

— Тогда смотрите. — Мужчина забрал оружие, сноровисто вынул обойму, передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель. — Это новейшая разработка господина Браунинга: модель FN 1910, калибр 7,65 мм, емкость магазина — семь патронов, прицельная дальность…

— Не надо! Я выстрелю, только если смогу подойти к тирану вплотную.

— Так вы уж постарайтесь, господин Аленский. Сами понимаете, другого случая может и не представиться.

— А… вы точно знаете, что у него не будет охраны?

— Трусите?.. Правильно. Ничего не боятся только дураки. Не беспокойтесь, человек, который будет вас страховать, позаботится о том, чтобы вам никто не помешал.

Молодой человек снова взял пистолет в руки, аккуратно вставил обойму, передернул затвор, загоняя патрон в ствол, и щелкнул предохранителем.

— Да поможет мне Бог! — дрогнувшим голосом произнес он.

— Скорее уж дьявол, — буркнул его наставник и, не прощаясь, направился к выходу из номера.

* * *

Петр Аркадьевич не очень любил музыкальные спектакли, ему больше нравились драматические. Но как поклонник отечественной литературной традиции Столыпин чтил и уважал Александра Пушкина. Поэтому постановку «Сказки о царе Салтане» оценил по достоинству — благо, и труппа в киевском театре подобралась сильная, голоса вполне профессиональные.

Он следил за действием и думал. «Занятный получается намек: государю, сидящему в ложе, показывают историю другого государя, которого обвели вокруг пальца хитрые и злые бабы. Поймет ли? Может, и поймет. Умные люди говорили, император многое видит и знает, только не хочет портить отношения с супругой, боится ее сцен, боится разлада в семье. Может, нужно нечто неожиданное, экстраординарное, чтобы государь собрался с духом?..»