Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Несостоявшийся убийца Дмитрий Богров, он же журналист Григорий Дмитриевич Аленский, пребывал в прострации в одиночной камере киевской крепости «Косой Капонир», куда его доставили под усиленной охраной прямо из театра. От волнения его знобило, и он, сидя на табурете, обхватил себя руками.
Один вопрос гремел в голове и шепотом вырывался из губ: как?!
Этот вопрос прилагался ко всему, что творилось вокруг Богрова. Как вышло, что браунинг дал осечку? Не должен был, а дал. Как вышло, что рука дрогнула, ствол повело, пуля ушла чуть не на пол-аршина правее, как?! Ведь Богров нарочно упражнялся, выехав из Киева на заброшенную дачу, к Ореховатским ставкам! Как?.. Ведь все же должно было получиться в лучшем виде! Неужели все-таки это ловушка?..
Задание провалено, тиран жив, а он, молодой и полный сил, умный и образованный человек обречен теперь до конца жизни прозябать где-нибудь в Сибири или, того хуже, на каких-нибудь рудниках?.. Он — на рудниках, под землей, словно декабрист, но без того ореола подвига, каким общество снабдило заговорщиков 1825 года, как?.. Это несправедливо! Так не должно быть!.. Он желал общего блага! Он этого не заслужил!..
Внутренние мучения и терзания продолжались не первый час, и Богров в какой-то момент осознал, что весь набор стенаний идет по кругу. Тогда усилием воли молодой человек стряхнул оцепенение, встал и с хрустом потянулся. Затем оглядел камеру, будто впервые. Сразу бросилось в глаза, что в помещении нет окна. Совсем. Лишь в углу под потолком виднелось квадратное зарешеченное отверстие — вентиляция. Дверь камеры тоже имела прикрытое снаружи заслонкой окошко с маленькой полкой. Само же узилище представляло собой куб три на три метра. Кроме железной койки, металлического стола и табурета, другой обстановки не было. Справа от двери стояло прикрытое крышкой ведро. От него исходил слабый, но отвратительный запах нечистот.
Богров невольно поежился, представив, что рано или поздно придется им воспользоваться по прямой надобности, и тут же почувствовал, что в камере довольно прохладно, а пробравший его озноб не прекращается. Пиджак у террориста отобрали при обыске, равно как и ремень из брюк, и шнурки от ботинок. Поняв, что в одной рубашке он долго не протянет, Богров принялся махать руками, приседать и подпрыгивать. Это принесло некоторые плоды, но скоро холод вновь добрался до тела.
Молодой человек ощутил легкий приступ паники. Часов у него не было, и понять, сколько осталось до утра, а следовательно, до прихода тюремщиков, не представлялось возможным. «Замерзну, как есть!» — мелькнула мысль, и Богров, отбросив остатки гонора и спеси, затарабанил каблуком в дверь.
Минут пять он наполнял грохотом объем камеры, пока не заложило уши. Наконец, когда совсем отчаялся и рухнул на тощий матрац койки, из-за двери донесся неясный шум голосов, чьи-то шаги, и на пороге узилища возникла до боли знакомая, вызвавшая у горе-террориста невольную оторопь фигура. Государь?!.. Но почему в таком виде и главное — зачем?..
Николай Александрович, облаченный в простой сюртук мелкого служащего, несколько секунд простоял неподвижно, давая возможность глазам обвыкнуться с полумраком помещения, который не в силах была разогнать трехсвечовая лампочка под потолком. Затем император молча прошел к столу и опустился на табурет. Богров, пребывая на грани обморока от страха, вмиг заполнившего все его существо, не моргая, смотрел на государя и потому пропустил момент появления в камере еще одного человека.
— Ну, здравствуйте, господин Аленский, — раздалось у Богрова над головой. Он вздрогнул, судорожно дернулся назад и больно стукнулся затылком о стену. Ледяной пот моментально пропитал тонкую ткань рубашки. Столыпин с едва заметной усмешкой продолжил: — Извините, руки подать не могу, поскольку вы мне ее прострелили, да и не испытываю желания.
Рука была, как и положено, согнута, и, чтобы лишний раз ее не пошевелить, лежала в черной повязке-косынке, надетой через плечо.
Несостоявшийся террорист попытался придать себе толику гордости — выпрямился на койке и, бросив короткий взгляд на премьера, произнес:
— Жалею, что не смог выполнить свою священную миссию!
На последних словах голос у Богрова предательски сорвался на фальцет, и вся фраза получилась жалкой и вымученной. Молодой человек понял это и снова сник.
— Я так полагаю, что господин Аленский осознал всю глубину своего проступка, — внезапно заговорил император, — и готов объяснить нам причины, побудившие совершить его.
— Особенно, если учесть, что «Аленский» — его оперативный псевдоним, как секретного осведомителя Четвертого отделения Департамента охраны общественного порядка, — добавил Столыпин. — Я прав, господин Богров?
Молодой человек не ответил, лишь обхватил руками крупную голову. Оба его высочайших гостя терпеливо ждали. Наконец Богров, не меняя позы, глухо сказал:
— Ничего объяснять я не намерен. Вам ведь и так все известно, Ваше Величество. А с господином Столыпиным нам тем более не о чем разговаривать… — Он все же поднял голову и обвел обоих тусклым взглядом. — Выносите свой приговор, и закончим на этом.
Богров повернулся и лег на койке лицом к стене, обхватив себя руками за плечи и подтянув колени к животу.
— Кто дал вам задание убить премьер-министра? — спросил император, и на сей раз в голосе его внезапно лязгнул металл.
Богров заметно вздрогнул, но не переменил позы. Столыпин встал вплотную к нему и размеренно-ровно произнес:
— Витте, Курлов, Спиридович, Кулябко, Некрасов, Нестеренко, Вакулов… Достаточно? Или я кого-то забыл, господин Аленский?
Богров молчал.
— Так от кого из этих людей исходил приказ?.. Впрочем, действительно, можете не отвечать. Мы скоро и сами все узнаем. А вами завтра займутся следователи. Идемте, Ваше Величество!
Император поднялся, заложил руки за спину, покачался с пяток на носки. Посмотрел на Столыпина и вдруг понял, что премьер сейчас глядит на него малость свысока, и не только благодаря росту. Да, государь изволил прийти посмотреть на Богрова; да, государь, обычно спокойный и мягкий, решил показать характер — характера хватило ровно на одну фразу… И Петр Аркадьевич наверняка думает: государю не хватит духа поставить настоящую точку в этом ночном визите. Ну что же, придется… придется самого себя приводить к дисциплине духа, обучать жесткости, без которой теперь не обойтись.
— Вы выбрали неверный путь к славе, молодой человек. И вот результат. Вас осудит военно-полевой суд и, скорее всего, отправит на эшафот. Вас казнят на рассвете в тюремном дворе в присутствии судебного исполнителя и врача, который констатирует вашу смерть. Вас похоронят в общей могиле для преступников, а родным будет сообщено, что вы пропали без вести. Дмитрий Григорьевич Богров будет вычеркнут из списков живых и не попадет в списки умерших. Dixi.
Столыпин кивнул. Примерно этого он и добивался.
Николай Александрович вышел из камеры в предусмотрительно распахнутую тюремщиком дверь, Столыпин молча последовал за ним. Уже в коридоре, нагнав государя, тихо сказал: