Шейн провела носком туфли по сбитому краю ступеньки, как бы обозначая границу эрозии, вызванной человеческими ногами, что прошли здесь за столько веков. На этой ступеньке — она была значительно шире всех остальных — жители древнего Уитби ставили наземь гробы с телами усопших родных и близких, которые они несли на кладбище при аббатстве, и останавливались передохнуть, одетые в траур, с лицами, красными от напряжения, и с заплаканными глазами, прежде чем возобновить свой скорбный подъем. Но так было раньше. Теперь же скорбящих сменили туристы и археологи, и эти ступени давно уже не принимали мертвых на их последнем пути к месту последнего успокоения — за исключением единичного случая с тучным американским туристом, который свалился с сердечным приступом, так и не добравшись до священного места, которое так живописно смотрится на фотоснимках.

Шейн глянула вниз, на Церковную улицу, и увидела там молодого мужчину в шортах и майке с длинными рукавами, который бежал — не ленивой трусцой, а вполне по-спортивному — прямо к подножию каменной лестницы. А рядом с ним бежал пес: не пес, а красавец, черный, размером где-то со спаниеля, но с густой жесткой шерстью по типу волчьей. Мужчина и сам был совсем не дурен собой — широкоплечий и мускулистый, — и кроссовки у него на ногах были явно не из дешевых. Ранним утром на улице было еще прохладно, но молодой человек чувствовал себя вполне комфортно. Он не трясся от холода и не потел на бегу. Его лицо было спокойным и безмятежным, а темные волосы оставались совершенно сухими, хотя бежал он достаточно быстро. Пес то и дело поглядывал на хозяина, и когда он задирал голову на бегу, у него на груди становился виден густой подшерсток цвета ванильной карамели.

Хочу, хочу, хочу, подумала Шейн и тут же ужасно смутилась. Тетке тридцать четыре года, а мысли — как у ребенка! Святой Хильде было бы за нее стыдно. И кого, интересно, она так безудержно хочет: мужика или собаку? Она сама затруднялась ответить на этот вопрос.

Она взглянула на часы. У нее еще было немного времени до того, как ее коллеги начнут подтягиваться на работу. Они все любили поспать и спали, видимо, очень крепко — несмотря на рассветные песни чаек.

— Доброе утро!

Шейн обернулась. Привлекательный молодой человек уже бежал вверх по ступенькам, так же легко, как по ровной дорожке. Пес немного его обогнал, потому что бежал, перепрыгивая через две ступеньки. Шейн даже слегка испугалась, когда увидела это клыкастое создание, что неслось прямо на нее, — но пес резко остановился за пару ступенек до Шейн и уселся, глядя на нее с вежливым интересом. Он вывалил розовый язычок и склонил голову набок — в точности, как собачки на поздравительных открытках.

— Он вас не укусит! — сказал молодой человек, остановившись на той же ступеньке, что и его пес.

— Я уже поняла, — ответила Шейн и неуверенно протянула руку, чтобы погладить собаку.

— Он, вообще, любит женщин, — сказал молодой человек.

— Ну вот, так всегда. А я-то решила, что я ему нравлюсь сама по себе.

Молодой человек так и остался стоять на ступеньку ниже. Видимо, чтобы не подавлять Шейн своим ростом: шесть футов три дюйма[1] как минимум. Он слегка запыхался, так что при каждом вдохе его грудные мышцы поднимались под свободной футболкой, обозначая на ткани два бледных пятна от пота, которые исчезали на выдохе.

— А вы в хорошей физической форме, — заметила Шейн таким же нейтральным, небрежным тоном, как если б она сказала: «А вы, я смотрю, рано выходите на пробежку».

Молодой человек пожал плечами:

— Ну, тело надо использовать и развивать, иначе рискуешь себя запустить.

Пес тем временем впал в тихий экстаз и принялся тыкаться лбом в ладонь Шейн, недвусмысленно намекая, чтобы она продолжала гладить его по голове — и обязательно почесала за ушком, сначала за правым, потом за левым, а потом снова за правым, в самом низу, в том месте, которое Шейн пропустила, когда чесала там в первый раз.

— А что это за порода?

— Финский лапхаунд. — Молодой человек присел на корточки, как будто хотел, чтобы его тоже погладили.

— Такой красивый.

— Ага. Только его расчесать — легче сразу убиться. И вообще, это не пес, а тайфун на ножках.

Шейн осторожно опустилась на колени, чтобы молодой человек не заметил, что у нее что-то не так с левой ногой.

— Да нет, очень даже спокойный пес. — Шейн принялась гладить пса по спине, от головы до хвоста.

— Это он с вами спокойный, — улыбнулся молодой человек. — А со мной — совершенно другая история. Если он будет и дальше точно так же меня гонять, мне прямая дорога в олимпийские чемпионы по бегу.

Шейн продолжала гладить собаку, немного смущаясь собственного восторга перед этим созданием, похожим на плюшевую игрушку.

— Но вы же знали, на что идете, когда его заводили, — сказала она.

— На самом деле не знал. Это вообще-то собака моего отца. Мой отец умер. Три недели назад.

Шейн замерла.

— Ой, я не знала. Простите.

— Да ладно, не извиняйтесь. Мы с ним были не слишком близки. — Пес вытянул шею, тычась носом в пространство и явно требуя продолжения — ему не понравилось, что его прекратили гладить. Молодой человек развернул его мордой к себе и взъерошил шерсть у него за ушами. — Наш папа был человек тяжелый. Вредный, сварливый старик, да, лохматый?

Шейн уставилась на его руки. Необычно большие руки. Холодок пробежал у нее по спине, словно струйка холодной воды. Она попыталась переключиться на что-то другое. Например, на его акцент.

— А вы сами из Лондона?

— Да. — Молодой человек нахмурился и принялся гладить пса с таким рвением, как будто хотел доказать, что он может гладить собаку не хуже, чем гладила Шейн. — Приехал похоронить старика. И решить, что делать с домом. Я пока сам не знаю, что буду делать. Он в Логерхед-Ярде, дом. Так что, если его продать, можно выручить кучу денег. Хотя, может быть, я и не буду его продавать. Может, я сам туда перееду. В плане жилого пространства и интерьера он значительно лучше моей скромной квартиры в Килбурне. — Он бросил небрежный взгляд через плечо на городок внизу, как бы желая добавить: Разве что очень не хочется ехать в такую глушь.

— А до того, как уехать в Лондон, вы жили здесь, в Уитби?

— Когда-то жил, только очень и очень давно. — Тон у него был раздраженным и одновременно усталым, с таким легким надрывом, как у плохого актера в плохой мелодраме. — Помню, как мне не терпелось отсюда сбежать.

Шейн показалось, что первая и вторая части его заявления как-то не очень между собой согласуются, хотя она никак не могла сообразить, в чем именно несоответствие.

— А мне здесь нравится, — сказала она и сама удивилась тому, что сказала — если принять во внимание бессонницу и ночные кошмары, у нее были весьма уважительные причины не любить это место. Но ей здесь действительно нравилось.