На обратном пути Шейн зашла в книжную лавку, где была распродажа — по 50 пенсов за книжку, — и долго рылась в романах ужасов, триллерах, романтической литературе и антологиях местных авторов. Здесь продавался и «Новый завет», дешевое «массовое» издание. Да, вот он, наглядный пример переоценки ценностей! Было время, когда на кожу для изготовления пергамента на одну Библию уходило по целому стаду овец, и писали ее от руки — и это была уникальная вещь, бесценная. Шейн закрыла глаза и представила монастырский скрипторий, огромный зал, залитый солнечным светом: длинный ряд столов, склоненные головы с выбритыми тонзурами, и абсолютная тишина, которую нарушает лишь тихий скрип перьев.

— А теперь всем привет из глубокой древности! — Голос у ди-джея по радио был противным и резким. — Давайте-ка вспомним великий хит «Culter Club». Все, кто когда-то тащился от этой группы, наверняка не забыли, как мы в свое время под них зажигали.

Шейн поспешно сбежала.

Рано утром в воскресенье, вскоре после того, как ей в очередной раз перерезали горло, Шейн вышла на улицу, успев только наскоро вымыть голову. Она так и вышла с мокрыми волосами. Во-первых, она вообще не любила сушить волосы феном, а во-вторых, ей уже было пора выходить — как раз в это время она отправилась на работу в пятницу. Если Магнус и Адриан не изменяли своим привычкам и всегда соблюдали установленный распорядок дня, то они уже должны были выйти на утреннюю пробежку.

Она неторопливо прошлась по Церковной улице, от гостиницы до подножия лестницы в сто девяносто девять ступеней и обратно — причем два раза, — но случайная встреча не состоялась.

Шейн решила, что Магнус, наверное, поднялся на Восточной Утес с другой стороны, по Кедмоновой Тропе. Она представила, как они с Адрианом бегут среди диких трав, что окружали развалины… в общем, она поднялась по тропе до того места, откуда уже был виден Ослиный Луг. Случайная встреча не состоялась и тут — по крайней мере с Магнусом и Адрианом. Ей встретился только скучающего вида мальчик с измученным, запыхавшимся папой, которые возвращались с экскурсии по аббатству — причем эта экскурсия явно не вдохновила сыночка.

— И вот что еще интересно насчет монастырей, — патетически говорил папа в последней отчаянной попытке как-то заинтересовать свое чадо. — Там давали убежище убийцам.

Глаза сыночка и вправду вспыхнули интересом — Шейн заметила это, когда они расходились на узкой тропе.

— А тут, в Уитби, «Макдоналдс» есть? — спросил сынуля у папы. — Или тут только рыба с картошкой?

Шейн снова встретилась с Магнусом только вечером в понедельник. Утром, еще до работы, она пошла побродить по городу — вся из себя возбужденная и вообще в полувменяемом состоянии. Она еще не отошла после ночного кошмара, а шею саднило в том месте, куда она ударила себя кулаком, когда, уже просыпаясь, попыталась отбить смертоносное лезвие. К тому же нога разболелась ужасно. Уплотнение на бедре буквально разрывалось от боли.

На скамейке на рыночной площади, еще пустынной в такой ранний час, кто-то оставил номер вчерашнего «Вечернего Уитби». До восьми оставалось еще полчаса, которые надо было как-то убить, и Шейн присела на скамейку и подобрала газету. Но все статьи, за какую бы она ни взялась, почему-то вгоняли ее в уныние, причем такое… эпически-монументальное. Причем не только истории, действительно грустные и трагические: например, о всеми любимом заслуженном дворнике, которого знали буквально все в городе и который теперь умирает от рака («Он никогда не жаловался и не плакался, хотя уже знал, что болен. Он всегда был веселым», — по словам одного из его коллег — прямо ни дать ни взять потомок святой Хильды, и потомок достойный). Нет, даже статьи про туриста, которого ударило молнией, но он все-таки выжил, причем отделался, как говорится, легким испугом, или про благотворительный конкурс, кто съест больше улиток, или про реконструкцию Эгтонского моста, которую должны были завершить еще в прошлом году, наводили такую грусть, что Шейн хотелось расплакаться. Она быстро перелистала газету, пробежала глазами раздел о собственности и принялась тупо читать рекламные объявления на последней странице. Ее просто «убила» реклама косметологической клиники на Западном Склоне. «Многоместный солярий, по желанию — отдельно для ног и лица». Шейн и вправду едва не расплакалась прямо там, на скамейке. Ни одна фраза, ни в одной из прочитанных книг не вызывала у нее такую грусть — разве что Книга Екклесиаста.

Возьми себя в руки, сказала она себе и решительно отложила газету. Только теперь Шейн заметила, что она не одна. Рядом с ней на скамейке сидела толстенькая молоденькая панкушка, вся пропирсованная, с характерной прической-гребнем — зрелище, необычное для Уитби. Почти такое же необычное, как живой монах. Наверное, Шейн слишком уж откровенно таращилась на серебряные колечки в брови, в носу и в ушах у девушки, потому что девица сердито нахмурилась. Застигнутая «на месте преступления», Шейн поспешно опустила глаза. В ногах у панкушки сидела собака — должно быть, помощница и соратница в плане выпросить денег у прохожих на улице. Самый обыкновенный пес — если не считать пиктограммы «анархии», накорябанной черным маркером на его пшенично-белом боку, — может быть, лабрадор. Вполне симпатичный, да, но далеко не такой красивый, как Адриан.

Да, по сравнению с Адрианом все остальные собаки — невзрачные.

Без десяти восемь Шейн начала подниматься по лестнице в сто девяносто девять ступеней. Взглянув сверху на гавань, она увидела Магнуса и Адриана — две крошечные фигурки, бегущие по Морскому бульвару. Ее меланхолия тут же сменилась странным волнением пополам с возмущением. Почему они бегают там, когда она здесь? Они что, специально ее избегают?! Иначе с чего бы они предпочли бульвар, где пахнет рыбой и где одни только пабы и увеселительные заведения для туристов… ведь тут, у лестницы, так красиво…

Ее самое сильно насторожил ее первый безумный порыв — подпрыгнуть на месте и помахать Маку рукой, хотя он все равно бы ее не заметил. Это был очень тревожный знак. Похоже, она начала увязать — причем глубже, чем ей представлялось. Надо немедленно что-то делать, пока не поздно. Пока она еще в состоянии мыслить здраво.

Я приехала в Уитби, чтобы работать, напомнила она себе. Я приехала вовсе не для того, чтобы уехать в расстроенных чувствах. Вовсе не для того, чтобы об меня вытирали ноги.

Она представила свои чувства в образе истеричной послушницы в монастыре, а разум — в образе мудрой и участливой аббатисы. И вот аббатиса дает юной послушнице добрый совет: учись сдерживать свои чувства. Шейн представила себе келью, где молилась святая Хильда: голые стены, пространство, залитое золотисто-янтарным светом, благодатное место, где можно укрыться от смятения и тревог и обрести долгожданный покой.

Когда Шейн пришла на участок, где проходили раскопки, Прю уже убирал синий брезент, которым они накрывали участок на ночь. Глинистая почва по краям ямы была какой-то уж слишком мокрой. В пятницу вечером землю полили из шланга, чтобы она не пересохла за выходные, но в выходные был дождь, и глина размокла сверх нормы. Шейн тихо порадовалась про себя, что ее «надел» был почти в середине участка. Да, вполне вероятно, святая Хильда не одобрила бы ее суетного желания оставаться сухой и относительно чистой за счет своих же коллег, которым придется копаться в мокрой земле, но резинки ее поддерживающих колгот постепенно теряли свою эластичность — по чуть-чуть после каждой стирки, — так что уж лучше не пачкать их лишний раз.