И вот Джакомо, оказавшийся предоставленным самому себе, немедленно влюбился, на этот раз сделав выбор самостоятельно.

Девушку, которая жила по соседству с ним, звали Терезой Имер. Она усердно занималась пением и танцами, мечтая как можно скорее поступить в театр. Красота этой томной брюнетки со светло-голубыми глазами и молочной кожей расцветала в теплице под неусыпной опекой старого сенатора Малипьеро, ее покровителя.

Тереза жила одна с двоими слугами и приставленной к ней усатой дуэньей, дальней родственницей Цербера. Выражение лица этой дамы было настолько угрожающим, что и думать нечего было подойти к девушке на улице или в церкви. Но если женщина казалась Джакомо соблазнительной, он готов был на любые безумства, лишь бы добиться своего.

Благодаря выигрышу в бириби[3]он располагал некоторой суммой денег и смог подкупить одного из слуг, условившись с ним, что в такую-то ночь определенное окно дома останется приоткрытым, и расспросив, как пройти в комнату хозяйки. Ровно в полночь Джакомо, оставив гондолу под тем самым окном, бесшумно забрался в дом и прокрался в спальню.

Тереза спала глубоким сном, и Джакомо не стал ее будить. Так же спокойно, как если бы находился в собственной спальне, он разделся и, скользнув под одеяло, устроился рядом с девушкой. Внезапно проснувшись в объятиях голого мужчины, она и крикнуть не успела – он ловко закрыл ей рот поцелуем.

Прелестная Тереза, надлежащим образом изнасилованная, тем не менее осталась довольна. Более того, она нашла это занятие настолько приятным, что юный Казанова получил позволение вернуться на следующую же ночь.

– Малипьеро будет дома не раньше чем через три дня, – сообщила новоявленному любовнику Тереза. – Он отправился в свое поместье на материке…

Увы, на третью ночь, когда влюбленные были на седьмом небе, это небо внезапно омрачилось грозовыми тучами: сенатор, вернувшись без предупреждения, внезапно появился под балдахином постели, где они предавались своим утехам.

Минутой позже два крепких лакея уже держали опрометчивого любовника, не давая ему подняться с колен, и на него, как на нашкодившего мальчишку, градом сыпались унизительные палочные удары. Тем временем Тереза, забившись под одеяло, отчаянно рыдала и, спасая себя, нагло врала покровителю, будто ее изнасиловали.

Еще через час Джакомо, уже одетого, двое полицейских доставили в крепость Святого Андрея, куда в Венеции имели обыкновение отправлять чрезмерно ловких или чересчур дерзких юношей, и ночь, начавшаяся для него так приятно, закончилась на охапке гнилой соломы в сыром карцере.

Там и нашла его мать, которую известила обо всем бабушка Фарузи, смертельно боявшаяся, как бы ее обожаемого внука не повесили. Покинув Дрезден, Дзанетта Казанова бросилась выручать старшего сына, к которому питала некоторую слабость, поскольку он был плодом ее первой любви.

– Я могу вытащить тебя отсюда, бедный мой дурачок, но при одном условии, – сказала она ему. – Ты немедленно покинешь Венецию.

– Куда же я должен уехать?

– В Марторано в Калабрии. Благодаря своим связям я добилась того, что епископом туда назначили одного святого отца из числа моих друзей. Ты, в конце концов, служитель церкви, и ты поедешь к нему. По крайней мере, о тебе забудут.

– Неужели это на самом деле единственный выход? – простонал Джакомо. – Калабрия? Да это же на краю света!

– Во всяком случае, это намного ближе, чем тот свет. А именно туда тебя отправят, если ты не согласишься!

– Ну, тогда еду в Калабрию! Но я буду там ужасно скучать…

Прошло несколько дней, и поневоле раскаявшийся Джакомо покинул крепость. Почти насильно облаченный в одежду священника, со слезами на глазах он отправился на край света к своему епископу.

Погода стояла восхитительная. Венеция никогда еще не была так прекрасна. Ему было семнадцать лет, и его ссылали в пустыню.

Тот молодой человек, который годом позже, покинув борт одной из галер эскадры, стоявшей на якоре в лагуне, ступил на набережную Скьявони, ничем не походил на робкого и испуганного священника, только что выпущенного из крепости Святого Андрея и с полными слез глазами отплывшего к месту своего назначения, затерянному где-то в Калабрии.

Новоприбывший с уверенностью носил очень шедший ему бело-голубой мундир испанского кавалериста, с бантом на плече, золотым и серебряным темляком, элегантным головным убором. Он был высок ростом и великолепен с головы до ног, от загорелого мужественного лица до ослепительно сверкающих сапог.

Его возвращение на улицу Комедии выглядело настоящим триумфом. Бабуля Фарузи, толком не понимая, при помощи какого колдовства ее внук, уехавший священником, вернулся к ней испанским солдатом, сжимала его в объятиях и рыдала у него на груди – ей пришлось встать на цыпочки, чтобы до него дотянуться, но называла она его при этом своим «маленьким Джакомо». Тем временем Франческо, младший брат, созывал всех соседей, приглашая полюбоваться этим чудом. Разумеется, все приглашенные сбежались, в первую очередь – девушки, и дом Фарузи словно превратился в вольер, полный щебечущих созданий, которые смеялись чуть громче, чем надо, и не сводили с красавчика кавалериста влюбленных глаз. Но, как ни странно, Казанове, похоже, было не по себе, и на все обольщения он отвечал лишь вымученной улыбкой, что не могло в конце концов не заинтриговать брата.

– Что это с тобой, Джакомо? Тебе разонравились девушки?

– Конечно, нет! Только сейчас лучше мне держаться от них подальше. Я не… вполне здоров. Скажи, а что, та старуха из Мурано, которая так хорошо меня вылечила, когда я был ребенком…

– Серафина?

– Да. Она еще жива?

– Должно быть. Она тебе нужна?

– Еще как! Отведешь меня к ней завтра?

– Договорились. А пока расскажи мне про свои приключения. Что с тобой такое произошло за этот год, почему ты так изменился? Ты подался в солдаты, и что – разбогател?

– Ничуть не бывало. А насчет того, что я стал солдатом – даже если допустить, что я когда-то им был, – то сейчас я уже не солдат. Просто этот мундир – единственная пристойная одежда, какая у меня осталась. И, если хочешь знать, у меня ни гроша за душой!

Спустилась ночь, бабушка Фарузи, счастливая оттого, что ее Джакомо вернулся к ней, да еще таким красавцем, давно уснула сном праведницы, а Казанова все рассказывал брату о своих приключениях…

Путешествие в Калабрию оказалось не таким безрадостным, как ему представлялось. Мать дала на дорогу пятьдесят цехинов, Казанова их проиграл, отыграл, снова проиграл, поставил на кон сутану, но проиграл и ее. В конце концов его спас нищенствующий монах, который странствовал в тех местах и пожалел беднягу, бредущего по пыльным дорогам. Прежде всего он снабдил юношу монашеским платьем, и именно в таком виде, что было в высшей степени поучительно, новый коадъютор епископа явился в Марторано.