У него заболели глаза, но мать вцепилась ногтями в нежную кожу век, заставляя его держать глаза открытыми. Он вскрикнул, когда она задела его глазное яблоко, и инстинкт, что был сильнее страсти, заставил его отдернуться, но мать крепко прижала его к себе, и руки ее были как тиски, а пальцы вонзились ему в челюсть.

– Ты должен смотреть! – выкрикнула она. И он подчинился.

И Бог-Ворон пожрал солнце.

Мать отпустила его, когда остался лишь ореол дрожащего оранжевого огня вокруг темной дыры.

Серапио потер слезящиеся глаза, но она оттолкнула его руки.

– Ты был таким храбрым, – сказала она. – Теперь тебе нечего бояться.

При одной мысли о том, что должно произойти дальше, по его спине пополз холодок дикого страха. Мать же, казалось, ничего не заметила.

– А теперь поторопимся, – произнесла она, заводя его обратно в комнату. – Пока Бог-Ворон господствует над миром.

Мать заставила его сесть на стул с высокой спинкой. Ноги отяжелели, а голова стала легкой – вероятно, от выпитого зелья. Он очень боялся, но только и смог что тихо простонать.

Привязав его за щиколотки к ножкам стула, мать, не давая пошевелиться, принялась опутывать его шнурами, и там, где веревка касалась свежих ран от нанесенных хааханов, тело обжигало огнем.

– Не открывай глаза, – предупредила мать.

Он послушался и уже через мгновение почувствовал у самых ресниц прикосновение чего-то влажного, холодного и мертвящего кожу. Казалось, веки настолько отяжелели, что поднять их не получится уже никогда.

– Слушай меня внимательно, – сказала мать. – Человеческие глаза несовершенны и лгут. Ты должен научиться видеть мир не только ими.

– Но как?

– Ты научишься, и это поможет тебе. – Он почувствовал, как она сунула ему в карман кошель, похожий на тот, что сама носила на шее. Если бы он пошевелил пальцами, то запросто мог бы дотянуться до него, а сейчас только чувствовал, что внутри находится мелкий порошок. – Спрячь его и используй, только когда это понадобится.

– Как я узнаю, когда это понадобится? – обеспокоенно спросил он, опасаясь, что может ее подвести.

– Ты научишься, Серапио, – сказала она мягким и настойчивым голосом. – И когда это произойдет, ты должен будешь вернуться домой, в Тову. Там ты снова откроешь глаза и станешь богом. Понимаешь?

Он не до конца понял, но все равно сказал:

– Да, – а затем спросил: – Ты пойдешь со мной?..

Она всхлипнула, и этот звук напугал его сильнее, чем все остальное произошедшее сегодня.

– Мама?

– Тише, Серапио. Ты задаешь слишком много вопросов. Отныне тишина твой самый главный союзник.

Игла пронзила веко, но он как-то смутно осознавал это, чувствуя, как стежки закрывают его глаза, как проходит, натягиваясь, нить сквозь кожу. Только начавший затухать страх усилился, заставил задергаться на стуле – раны на спине горели огнем, но веревки держали крепко, а выпитое зелье ослабило все мышцы.

Резкий стук в дверь – и оба вздрогнули от неожиданности.

– Открой дверь! – рявкнул громкий голос, способный сотрясти стены. – Если ты прикоснешься к мальчику, клянусь, я оторву тебе голову!

Отец!

Мальчик хотел крикнуть ему, что с ним все в порядке. Что воля Бога-Ворона должна быть исполнена, что он сам хочет этого, что его мать никогда не причинит ему вреда!

Мать же вернулась к своей работе, не обращая внимания на угрозы отца.

– Уже почти закончили.

– Саайя, пожалуйста! – взмолился отец, и голос его дрогнул.

– Он плачет? – обеспокоенно спросил мальчик.

– Ш-ш-ш, – уголок его левого глаза натянулся, когда мать завязала последний узел.

Ее губы на мгновение прикоснулись ко лбу, и женщина нежно провела рукой по волосам сына.

– Ребенок в чужом месте, рожденный от чужого мужчины, – пробормотала она, и Серапио понял, что она говорит сама с собой. – Я сделала все, что требовалось. Даже это.

Он понимал, что последние слова означали все перенесенное сегодня. И у него впервые зародилась тень сомнения.

– Кто, мама? Кто просил тебя сделать это? – было еще так много того, что он не понимал, того, что она не сказала ему…

Она откашлялась, и он почувствовал, как шевельнулся воздух, когда она встала.

– Я должна идти, Серапио. Ты продолжишь свой путь, а мне же пришло время присоединиться к предкам.

– Не оставляй меня!

Она склонила голову и шепнула ему на ухо. Тайное имя. Его настоящее имя.

Он задрожал.

А затем она направилась прочь, звук ее шагов удалялся по направлению к открытой террассе. Она бежит. Бежит – куда?

Там была только террасса, за которой было лишь бесконечное небо.

И он знал, что она бежит, чтобы взлететь.

– Мама! – закричал он. – Нет!

Он попытался распахнуть глаза, но швы были крепки, а веки не открывались. Он хотел вцепиться ногтями себе в лицо, но веревки крепко держали его, а время тянулось слишком странно.

– Сынок! – взвыл отец. Что-то огромное ударило в дверь, дерево раскололось, и дверь обрушилась.

– Мама! – воскликнул Серапио. – Вернись!

Но его мольбы остались без ответа. Матери не было.

Город Кьюкола

325 год Солнца

(за 20 дней до Конвергенции)

Ранние продавцы фруктов прогуливались по улицам Кьюколы и криками призывали купить напитки. Голоса их разносились по узким улочкам и широким проспектам, мимо скромных, крытых соломой овальных домов простых жителей, прямо к крышам богатых многоэтажных каменных особняков торговых правителей. Эти крики петляли и среди стел, увенчанных головами ягуаров, что охраняли великие четырехгранные пирамиды, и по старой королевской площадке для игры в мяч – все еще пустынной в царившей вокруг предрассветной темноте. Эти крики заполнили гробницы и рыночные площади, церемониальные места и вылетали за пределы городских стен. До тех пор пока даже Ксиала, блаженно потерявшая сознание всего несколько мгновений назад, не услышала их.

– Кто-нибудь, пожалуйста, заткните их, – пробормотала она, прижимаясь щекой к холодному грязному полу, на котором спала. – У меня от них голова болит! – Подождав и убедившись, что никто ей не ответил, повторила просьбу, уже чуть громче.

Вместо ответа кто-то пнул ее под ребра. Не сильно, но достаточно для того, чтоб Ксиала, заворчав, приоткрыла глаз, чтоб рассмотреть того, кто осмелился на это.