лениво наблюдала за представлением театра теней. Сознание не желало погружаться в сон, в голове встревоженными птицами метались мысли о маме. Она ли это была? И что хотела мне сказать?.. Лежать в постели дальше не имело смысла, и я поднялась с кровати, намереваясь выпить чашечку чая. Включила радио, но уже «FM». Была у меня одна любимая станция, с музыкой, ныне считавшейся устаревшей. Немодная одежда, ретро музыка, дом без налета технического прогресса: в этом вся я.

Зевая, ждала, пока закипит чайник. Сколько раз я его чуть не сожгла – ставила пустым. В последнее время моя рассеянность усилилась. Растерев руками шею, я повернула колесико приемника, увеличивая громкость. По кухне разнеслось:

– «Я все сделал неправильно. Все, что я делал было неверно»1.

«Я все сделал неправильно». Как же точно. На работу собираться через четыре часа, уже не высплюсь. Я смотрела на часы, словно на злейшего врага. Мне предстоял очередной день, наполненный криками редактора, бесконечными правками и запахом прокуренной одежды коллег. Единственное, чем мне нравилось работать верстальщицей в паршивой новостной газетенке, это лишь тем, что время в офисе застыло, точно на первом этаже пятиэтажки создали временную петлю. Технолюбы не добрались до нашей богом забытой редакции. Многие уходили домой, когда на город опускались сумерки. От такого ритма у меня нашлось надежное противоядие: покупать компьютер домой я решительно отказалась. Зато и версткой занималась исключительно в офисе. Мне без сверхурочных дома хлама хватает, уж работу в свое гнездышко я тащить точно не собиралась. Хотя сделай я однажды другой выбор, все могло сложиться иначе.

Лет пять тому назад мне предложили посотрудничать заслонщики. Речь шла о создании проклятого «Спиритфона». Охотнику за головами ответила твердым «нет». Правильно ли я поступила? Тогда мне казалось, что да. Заслонщики предлагали хорошую зарплату, но я в тот раз была неумолима. Принципы иногда важнее пустого кошелька.

Чайник запел песнь закипающей воды. Я оборвала этот раздражающий свист, выключив горелку. За окном просыпалось утро, бледным светом заглядывая ко мне в дом. Я задернула шторы, словно так могла продлить эту ночь. Неяркая лампа над раковиной освещала комнату ровно наполовину. Сумрак всегда был желанным гостем на моей кухне. Чай я заварила прямо в чашке: черный, насыщенный. Не разбавляя холодной водой и не добавляя сахар.

Внезапная тревога окутала меня плотным осенним одеялом. А что, если отключение «Спиритфона» повлечет за собой последствия? Как бы эгоистично не звучало, вдруг это затронет и меня? Я с опаской покосилась на зашторенное окно. Точно прямо сейчас через него ко мне будет ломиться обезумевшая толпа спиритуалистов, «отключенных» от связи с близкими. Тряхнув волосами, отгоняя тем самым видения, я осторожно отпила немного остывший чай из чашки. Горячий, но не обжигает. Сна не было ни в одном глазу, но если я хотела все же отправиться на работу, то вернуться в постель просто необходимо. Зевнув, я допила чай, поднялась с кресла, чтобы ополоснуть чашку, но шипение приемника заставило меня вздрогнуть и остановиться на половине пути к раковине.

– «За-ас… л-о-он… – прохрипело радио. Чашка выпала из рук. Звон разбивающегося фарфора отрезвил. Голоса были привычным делом, но именно этот был мне знаком, мама снова пытается что-то сообщить. Не обращая внимания на осколки под ногами, я обернулась.

– Мам?.. – неуверенно обратилась к приемнику.

Но из динамика вновь лилась электронная музыка.

– «Я бы отдала все, разорвала все, вытолкнула бы боль, чтобы почувствовать снова»2.

И я бы тоже. Состояние некой эмоциональной тупости длилось уже который месяц. Иногда знание английского мне вредит, хотя могу и перевести неверно. Я недоверчиво покачала головой, сомневаясь уже во всем.

Осколки я аккуратно смела веником, высыпала в мусорное ведро. Прошлась по доскам пола влажной тряпкой, чтобы убрать мелкие кусочки погибшей чашки. Робота-пылесоса в моем доме не имелось. Уснуть мне удалось лишь за два часа до запланированного подъема. Еле разлепив веки, я поняла, что не смогу подняться с кровати. Пришлось написать редактору о своей «болезни». Ничего другого придумать не сумела. А небольшое недомогание я действительно испытывала. Едва мои ступни коснулись холодного пола, меня одолело желание спрятать их обратно под одеяло. Где-то в доме мявкнул Афоня, на улице кричали птицы. До меня доносились обрывки чужих громких разговоров. Хоть дорога далеко, на том спасибо. Да и то, движение куда спокойней, чем в крупных городах, поэтому и шума меньше. Единственную поездку в столицу я вспоминала с ужасом, такого количества людей и машин после тихой жизни в Ростове вынести не могла.

Отделавшись на сегодня от работы, я приготовилась вернуться в страну снов. Никогда так быстро еще не засыпала.

Я стояла в своей старой комнате, которая была словно окутана дымкой. Предметы выглядели нечеткими, свет казался слишком ярким. Но одно я знала точно: за дверью спальни меня ждала мама. Осторожно выглянув в коридор, я увидела мать такой, какой ее запомнила при жизни. Медные кудри, легкое платье, милая улыбка. Ей никто не давал больше тридцати пяти. Мне тогда самой только исполнилось девятнадцать.

– Доброе утро, – хрипло поприветствовала я мать. Та раскинула руки, и я подбежала к ней, заключая маму в объятия. На сердце стало теплей, едва вдохнула родной запах: мама пользовалась духами с ароматом жасмина.

– Дождь закончился, так черемухой пахнет! Ты пойдешь к Тане сегодня? – мама провела пальцами по моим спутанным волосам.

– Ну, другой подруги у меня нет, придется, – пожала я плечами. Мама рассмеялась и разомкнула кольцо рук.

– Так найди новую. Зачем терпеть рядом того, кто тебе не нравится? – мама по-птичьи склонила голову. Я фыркнула.

– Она просто не ценит меня, все разговоры доводит до ссоры. Еще и виноватой делает, – я обиженно надула губы. В маминых спокойных голубых, будто водная гладь, глазах мелькнула искорка веселья.

– Не ходи, останься дома, посмотрим старое кино, – заманчиво предложила мама. А я с сожалением прошептала:

– Не могу бросить ее, день рождения все-таки.

– Да уж, и без того грустный праздник. Тогда выберем в чем пойдешь? – подмигнула мама.

Картинка размывается, точно акварель мокрой кистью. Теперь я бегу к своему дому, возле которого стоит красно-белая «скорая» и бело-синяя машина полицейских. Небо льет дождем. Тяжелые капли обрушиваются мне на спину, ударяются о голову и стекают по моему лицу. Сердце бешено колотится в груди, в глазах темнеет. Едва достигнув кареты «скорой помощи», я замечаю черный мешок, загружаемый медиками в машину. Запыхавшись, я останавливаюсь и кричу на фельдшера:

– Это моя мама? Что с ней?! – рев раздирает мне