— Был, но я… все так быстро было… — произнес Довженко в страшном волнении. — Она зашла в раздевалку и… просто выбросилась в окно. Я не успел даже… вот и ребята…

И тут раздался голос Шориной:

— Я не поняла: вы нас уже допрашиваете?

Крюков поднял руки:

— Все, все, ребят. Это не допрос, никакого протокола, я просто увлекся, простите. С каждым из вас мы побеседуем, как положено, в присутствии взрослого, все будет по правилам. А сейчас поздно уже, пора по домам. Все свободны.

Второго приглашения не потребовалось; школьники дружно потянулись к выходу из класса. А Крюков внимательно наблюдал за ними. Он заметил, как одобрительно положил руку на плечо Шориной Барковский, как Палий что-то успокаивающе прошептала на ухо Довженко, с какой неприязнью смотрела на Белодедову Кристина Суворова, как неожиданно серьезен стал Худяков, и как молча, ни с кем не прощаясь, первым вышел из класса Юров.

Крюков вышел из школы вслед за школьниками, подошел к микроавтобусу криминалистов. Оттуда навстречу ему вышла полная молодая женщина — Антонина, для своих Тоша, один из лучших экспертов Управления.

— Здорово, Крюков, — приветствовала она капитана.

— Привет, Тош, — отозвался он. — Как ты?

— Простудилась на фиг.

Беседуя с Тошей, Крюков краем глаза отмечал проходящих мимо школьников. И заметил, как Суворова и Мелкова сели в стоявший у школьной ограды большой внедорожник.

— Какие новости? — спросил он.

Тоша усмехнулась:

— Нефть марки «брент» торгуется на восемь пунктов ниже, в Таиланде наводнение, в Москве пасмурно, а в Питере молодая училка из окна выпала.

Тут Крюков неожиданно предложил:

— Тош, хочешь пельмешек? Горяченьких, свеженьких? Тут недалеко новая пельменная открылась — ну, пальчики оближешь!

Тоша усмехнулась еще шире.

— Вот ты змей! Ну, ладно, слушай. На первый беглый взгляд: девушка не беременна, следов насилия нет. Наверняка имеются разрывы внутренних органов, но причина смерти — перелом позвоночника. Остальное — при детальном осмотре. Пельмешки свои себе оставь, они наверняка из собачатины. А я на диете.

— Я тебе по жизни должен, — сказал Крюков, улыбаясь. — Может, переспим?

— Не, у меня же насморк, целоваться не могу, — Тоша покачала головой. — А так бы да… Ой, нет, я ведь замужем, забыла…

Крюков дружески поцеловал Тошу и ушел.

…В это самое время в кабинете директора школы состоялся весьма примечательный разговор между директором Царевой и преподавателем физкультуры Баграмовым — тем самым, что вел урок у мальчиков одиннадцатого класса. Разговор начался с того, что физрук сделал директору одно откровенное признание. Это признание далось ему с большим трудом — у физрука, немолодого уже мужчины, едва не началась истерика, он схватил стакан и стал жадно пить воду.

— Стыдобища! Ты посмотри на себя! — презрительно произнесла Царева, глядя на него. — Мужчина!

— Люда! — взмолился Баграмов.

— Не Люда, а Людмила Михайловна! — прошипела на него директор.

— Людмила Михайловна, мне до пенсии полтора года осталось! Честное слово, я…

— Сядь! — скомандовала Царева.

Баграмов послушно сел.

— И ведь хотела же уволить, хотела! — произнесла Царева, с ненавистью глядя на физрука. — Пожалела тебя, старого дурака. Слушай меня, Володя. Если хоть один человек — хоть один! — услышит то, что ты мне сейчас рассказал… Я тебя не просто уволю — я тебя уничтожу! Ты понял?

Баграмов истово приложил руку к груди.

— Иди домой! — распорядилась директор. — Прямо сейчас.

— Можно я больничный возьму?

— Вот когда я тебя покалечу, тогда и возьмешь. Убирайся!

И Баграмов убрался…

…Возле дома, в котором жила Аня Мелкова, остановился большой внедорожник. Его владелец Коля — молодой парень в хорошей кожаной куртке, с золотыми часами на руке — вышел и галантно открыл заднюю дверцу для Кристины Суворовой. Вслед за Кристиной вышла и ее подруга Мелкова. Она заметно нервничала.

— Да не парься ты! — успокаивала ее Суворова. — Ну погуляла пару часов, мороженого поела… Курить будешь?

— Нет, что ты! — покачала головой Аня. — Отец унюхает — прибьет.

Достала из пакета скромные туфли без каблука, села на ступеньку и переобулась. Свои модные туфли на шпильке засунула в сумку.

— А это зачем? — удивилась Суворова.

— В прошлый раз он у меня каблуки отломал, — объяснила Аня.

— Жесть! — поразилась Суворова. — А моим плевать, хоть я голая ходить буду.

— Мне бы твои проблемы… — вздохнула Аня.

— Детка, как говорит наша Царева, — не оперируй понятиями, о которых не имеешь ни малейшего представления, — ответила на это Кристина. — Тяжело вздохнула, помрачнела. — Черт! Настя мертвая в морге… Из головы не выходит… Да, надо завтра с Белодедовой поговорить, чтобы нюни не распускала. А то запалит всех. Ладно, до завтра.

Они расцеловались, и Мелкова скрылась в подъезде. А Кристина снова села в машину рядом с Колей. Тот обнял девушку, но прежде чем приступить к ласкам, поинтересовался:

— А что вообще с вашей училкой случилось? Мужик бросил? Денег должна была?

— Не мужик. И не денег, — ответила Суворова. — Не знаю я, что случилось.

— Нет, ну как? Ни с того ни с сего в окно не выходят. Дура она, что ли?

— Наверное, дура… — пробормотала Кристина. И неожиданно попросила:

— Поцелуй меня!

Коля не стал отказываться…

В это время Аня осторожно открыла дверь своей квартиры. Не зажигая света, сняла туфли, куртку и на цыпочках направилась к ванной. И тут вспыхнул свет. У выключателя стоял отец Ани.

— Папа, нас в школе задержали… — начала объяснять Аня.

Однако отец не дал ей договорить — молча отвесил сильную пощечину.

…Наташа Белодедова, придя домой, тоже не стала включать свет. На ощупь прошла в свою комнату, включила компьютер. Экран осветился, и кое-что стало видно. Например, что на диване сидит мать Наташи, Галина. Но Наташа не заметила матери, не увидела и раскрытую дверцу шкафа. И, проходя к окну, стукнулась о нее лбом — так, что даже вскрикнула.

— Наташка! Что, опять? — спросила Галина.

Только теперь Наташа ее заметила. Держась за лоб, села перед компьютером и сердито ответила:

— Нет! Просто здесь темно! Просто темно! Темно, понимаешь?

Галина подошла к ней, молча обняла. У обеих по лицам текли слезы.

…В той самой пельменной, куда участковый Крюков приглашал Тошу, за столиком сидели Довженко и Барковский. Впрочем, они пришли сюда не есть — говорить.