— А какие проблемы? То, что моя жена год назад покончила с собой, не означает, что я теперь от каждого самоубийства буду в истерику впадать. Хотя если та, из-за которой, собственно, моя супруга и оставила меня вдовцом, будет меня навещать, то я согласен подумать.

Липатова сделала вид, что не понимает:

— Та, которая что?

— Ну, Анька, бывшая моя любовница. Что поделать, даже в Следственном комитете бывают внебрачные связи. Можно, в общем-то, понять: оба не старые, не свободные, в одном звании… И тут встречают свою первую любовь в соседнем кабинете. Крыша и поехала… А моя жена нас застукала в этом самом автомобиле, пошла да и выбросилась из окна.

— Ты псих.

— О да! Доктор тоже так сказал. И что псих, и что гнать таких надо из органов. Причем еще так совпало удачно, что место начальника отдела освободилось, и ее, Аньку-полюбовницу, на это место как раз назначили и в звании повысили. Вот как бывает…

— А не она тебя участковым пристроила, когда тебя вообще комиссовать собирались?

— Она, кто же еще! — согласился Крюков. — Совесть-то мучила…

— Скотина! — зло произнесла Липатова. — Пошел вон из машины.

Крюков, пожав плечами, вышел. Женщина, из-за которой сломалась его служебная карьера, нажала на газ, и ее машина умчалась прочь. А Крюков поднялся в свою квартиру, на кухне набрал в ладонь полную горсть таблеток из разных упаковок и все их старательно запил водой.

В то утро, как обычно, Олеся Палий и Гоша Довженко встретились в парке, чтобы вместе совершить пробежку. Пока разминались, Довженко жаловался:

— И чего меня в школу олимпийского резерва не взяли? Занимался бы делом, с нормальными людьми общался, а не как сейчас…

Палий, не прекращая разминку, спросила:

— А я что, не нормальная?

— Лесь, ты свой человек. Я ж не о тебе…

— А я о себе. Я тебе кто — «нормальный человек»? «Свой парень»? И все?

Довженко подумал секунду и высказался:

— Ты мне лучший друг.

Палий перестала вращать руками, распрямилась:

— Я домой.

— А бегать?

— Пока.

И ушла. Довженко пожал плечами, но догонять не стал, начал пробежку. Однако в этот день все словно сговорились портить ему настроение. Не успел он пробежать и сотни метров, как со скамейки навстречу ему поднялся Баграмов, преградил дорогу.

— Что надо? — не слишком вежливо спросил Довженко.

— Гоша, ты помнишь, что я тебя сюда вытащил? — начал физрук. — Благодаря мне тебя взяли в команду! Я тебя вывел в большой спорт! Ты должен…

— Ничего я никому не должен! — прервал Довженко.

— Нет, должен! Нельзя забывать учителей своих, тех, кто в тебя душу…

— Что надо, я спрашиваю?

— Скажи ему, скажи! Скажи, что мне можно доверять, что я буду молчать! Буду молчать! Если только вы все тоже будете! Скажи ему!

Он был так противен, так жалок, что Довженко не выдержал и оттолкнул его от себя. Баграмов упал в густые кусты у дорожки и застрял там, а Гоша продолжил пробежку…

…Ира Шорина стояла за углом собственного дома и поглядывала на часы. Пора бы уже! Ага, вот запиликал домофон, дверь открылась, и вышел мальчик лет шести. Он придержал дверь, чтобы могли выйти двойняшки лет четырех, мальчик и девочка. Из окна за ними наблюдала их мама — тучная, рано постаревшая женщина.

Ирина подождала, пока дети отойдут подальше, чтобы их не было видно из окна, догнала их и принялась обнимать. Достала из кармана шоколадки, небольшие игрушки, раздала двойняшкам. И все вместе они направились к детскому саду.

— Поздновато вы сегодня, Севка, — заметила она старшему мальчику.

— Мать орала, — объяснил он. — Двойняшки куртки порвали на горке.

Ира сняла шапку у девочки, увидела криво заплетенные косички.

— Сам заплетал? — спросила Севку.

Тот пожал плечами:

— А кто?

— Придем, я переплету.

— Илка, я хочу стлижку, как у тебя, — попросила девочка Варя.

— Сделаем, — обещала Шорина.

— А ты когда домой вернешься? — поинтересовался Севка.

И тут Ирина вспомнила:

— Слушай, братан, у тебя же день рождения через неделю! Чего тебе подарить-то?

У Севки ответ был давно готов:

— Планшет.

— Ладно, — уверенно ответила Шорина.

— Чё, серьезно? А деньги где возьмешь?

— У Деда Мороза одолжу! — усмехнулась Ира. — Шагай быстрее, мелкие, в сад опоздаем!

…По расписанию у одиннадцатого класса сегодня английский, но вести его некому. Все сидят за партами, а за учительским столом стоит Барковский.

— Однокласснички! — начал он свою речь. — Мы должны быть сильными сейчас. А вы скисли. Депрессняк нам сейчас вообще не нужен.

— А что сейчас нужно? — спросила Суворова.

— Я думаю, надо расслабиться, порубиться в «Спарту».

— Без меня, — послышался голос Марата.

— О, бунт на корабле! — констатировал Худяков. — Мурик, ты чё?

И тут вскочила Белодедова:

— Как вы можете?! Как вы все это проглотили?! Живодеры чертовы!! Вы живые вообще?! Настя с пробитой башкой в морге лежит! Кровь на асфальте, вот такая лужа! А у вас депрессняк?!

Марат подошел к ней, обнял; Наташа тут же принялась рыдать. Однако ее слова не произвели никакого впечатления на Барковского.

— Пошли поиграем лучше, — он гнул свою линию. — Сами знаете, будет легче.

— А ты еще не наигрался? — зло спросил Марат. — Тебе мало?

— А тебе достаточно?

— Заткнись, Барк! — предложил Марат. — Просто заткнись.

И тут в разгорающийся конфликт вмешалась Шорина. Она подошла к Белодедовой; отстранив Марата, сама обняла ее, сказала:

— Правда, пошли. Там полегче станет.

И все послушно потянулись к выходу…

…Эксперты с утра обследовали квартиру Истоминой. В маленькой уютной комнате все свободное место было отдано книгам. Кухня крохотная, и на ней негде готовить — только разогреть. Никаких признаков присутствия мужчины.

Крюков исследовал письменный стол и книжные полки. Фотографии классов складывал в отдельную стопку. Сверху положил фотоальбом, подписанный и разрисованный всеми учениками одиннадцатого класса.

Обходя экспертов, к Крюкову пробралась Липатова — в белом пальто и роскошных замшевых сапогах.

— В чем дело, Крюков? — с ходу спросила она. — Ты ведь сказал, будешь отказ писать!