новых приключений и подвигов – в этом и есть прелесть жизни, вот когда остро чувствуешь ее вкус. Когда знаешь, что завтра ты можешь легко погибнуть на турнире, дуэли, войне или на охоте, именно тогда и любишь еще сильнее и крепче, будто в последний раз, и глоток простой воды из лесного ручья кажется лучше любого рейнского вина, а дружбу и верный меч ценишь больше, чем золотые побрякушки и милость государя.

Граф потер глаза и поднялся. Он был роста выше среднего, крепкого сложения, с русыми волосами и серыми глазами. Давно не бритая щетина уже обрела подобие бороды. Белые шелковые подушки, на которых он лежал, испачкались кровью. Штернберг обратил на это внимание, но тут же махнул рукой. Не жалко. Жалко стальные башмаки, на которых густо налипла кровь, – они могут заржаветь, а отчищать их от ржавчины трудновато.

Два часа назад закончился третий по счету штурм сарацинской крепости на горе Фавор. И опять неудачно. Двухтысячный гарнизон за мощными стенами, усеянными высокими башнями, держался стойко и нес весьма незначительные потери по сравнению с атакующими. Возвращаясь в лагерь, Штернберг видел, какое удручающее действие произвело на крестоносцев очередное поражение. Очень многие роптали, считая, что пора бы уже двинуться на Иерусалим или еще раз попытаться овладеть Дамаском, а некоторые вслух подумывали о возвращении домой. Граф и сам был не в духе. Мало того, что сегодня большой камень, пущенный со стены, чуть не угодил ему в голову, так еще и его оруженосец погиб, заживо сгорев, облитый кипящей смолой.

Поворочавшись на шелковых подушках, добытых Зигфридом в разграбленном сирийском селении, граф поднялся и стал снимать с себя кольчугу, шоссы и железные башмаки. Без посторонней помощи снимать доспехи было тяжело, но Штернберг кое-как справился сам, не зовя никого. Ему хотелось побыть одному.

Раздевшись, он снова лег. Наступала ночь, и бледная луна заглянула в круглое вентиляционное отверстие в крыше палатки. Глядя на луну, он вспомнил мать и тот вечер перед отправлением в Крестовый поход, когда она плакала, прижимая сына к себе. Тогда это проявление материнской любви казалось Генриху неловким и даже смешным, он постарался скорее освободиться из ее объятий и уверенным голосом, ободряя мать, обещал, что с ним ничего не случится и он вернется невредимым. Обязательно вернется. Сейчас, видя смерть и сам сея ее вокруг себя, граф до боли в душе пожалел, что не дал тогда матери подольше подержать его у своей груди, не сказал ей важных слов, все равно каких, ведь перед расставанием все слова кажутся важными.

К матери он был привязан больше, чем Конрад. Он наследовал ее родовое графство – Штернберг, там ему нравилось больше, чем в Лотрингене, где он родился и вырос. Земли отца наследовал Конрад, и, словно бы зная, что достанется ему по решению родителя, Генрих при каждом удобном случае в детстве выезжал в Штернберг. Оба графства находились во Франконии, и через их территории протекал Рейн.

Сейчас граф вспомнил, как Зигфрид Когельхайм учил его плавать в пятилетнем возрасте. Мать стояла на берегу и зорко следила, чтоб с сыном ничего не случилось. Вообще чаще с детьми находилась мать, а не отец – Людвиг фон Лотринген, хотя на воспитании это никоим образом не отразилось. И Конрад, и Генрих с детства большую часть времени проводили в обучении военному делу и рыцарским навыкам.

Людвиг фон Лотринген постоянно где-нибудь отсутствовал. Только вернувшись из Крестового похода, он увидел своего первенца – трехлетнего Конрада. Он постоянно рассказывал сыновьям о великом Фридрихе Барбароссе – покорителе Италии, наводившем ужас на сарацин. Людвиг говорил громко, выразительно жестикулируя, тем самым подогревая интерес к своим историям. Генрих слушал его, раскрыв рот, а Конрад часто позевывал. Особенно часто старший Лотринген рассказывал о том, как был свидетелем гибели императора в реке Селеф. Со слезами на глазах он подробно описывал сцену, в которой участвовал сам, – извлечения тела из бурного горного потока. Именно отец и разжег в Генрихе интерес к Крестовым походам и мечту самому отправиться отвоевывать Иерусалим.

Людвиг фон Лотринген жил дома набегами. После Третьего крестового похода начался Четвертый, и он участвовал в штурме Константинополя, но был ранен и вернулся на родину. Поправившись, отправился к родственнику в Австрию, там поучаствовал в междоусобице между двумя соседями-феодалами. Потом начался долгий конфликт за императорский трон Германии, и Лотринген поддерживал Штауфенов – потомков его кумира Фридриха Барбароссы, против Вельфов. И лишь три года назад, упав с лошади на охоте и оставшись хромым, угомонился и более из замка не выезжал, стесняясь своего увечья. Отец всегда был примером для Генриха своей неутомимостью. Генрих хотел именно такой жизни, полной подвигов и приключений.

Нет, сейчас, глядя на сгущающиеся сумерки в окне, он не грустил о доме. Он просто любил его вспоминать. Так душа отдыхала от крови и насилия этого дня.

Колокольчик, подвешенный у полога палатки, зазвенел.

В палатке было душно, с улицы доносились стоны раненых, пьяные окрики и жужжание мух. Их было много – черных и жирных. Штернберг отмахнулся от нескольких, залетевших внутрь и упорно кружащих вокруг него.

– Что, смерть почуяли, твари? – пробурчал он и усмехнулся. – Да, их не обманешь. Чувствуют того, кто сеет смерть, и идут по его следу, чтобы потом и с ним расправиться. Рано! Рано, мерзкие создания! Пошли вон отсюда!

Штернберг взял мех и глотнул вина.

Колокольчик снова подал о себе знать.

– Кто там еще?

– Это я, господин граф, Ганс, – послышался в ответ неуверенный голос.

– Ну ладно, входи, раз уж пришел. Все равно заснуть не могу.

В комнату вошел парень лет двадцати, в рубашке, еще носившей следы недавно снятой кольчуги, и холщовых штанах. Худощавый и веснушчатый, с копной золотистых волос, еще полгода назад он был миннезингером, которого Штернберг повстречал в лесу во время охоты. Честность и простота парня привлекли графа, и он пригласил его в замок. А потом позвал с собой в Крестовый поход. Ганс Рихтер и мечтать не мог попасть в свиту высокородного сеньора, а тут такая удача. Конечно, он согласился. Вместе с ним в замок пришли его мать и отец – бродячие артисты. Они в душе погоревали, что сын покидает их, но все же новая судьба, ожидающая Ганса на службе у графа, обрадовала родителей. Они верили, что сын, добившись чего-то в жизни, не забудет их на старости лет. И лишь война, на которую отправится Ганс, омрачала родительскую радость. Ганс за полгода службы показал себя ловким, смелым и физически крепким молодым человеком.

– Ну чего ты встал у