И все же Жереми знал, что не сможет быть самим собой, если не обретет память об этих двенадцати месяцах. Он решил предпринять последнюю попытку.

— Мне правда что-то нехорошо. Голова болит. И…

При этих словах Виктория подняла голову и посмотрела на него снисходительно:

— Это, наверное, после вчерашнего. Ты столько выпил, ничего удивительного!

Жереми вздрогнул.

«После вчерашнего? Много выпил? Я же терпеть не могу спиртное. Но почему бы нет? Да! Я праздновал свой день рождения и так напился, что забыл целый год».

Гипотеза была смелая, но правдоподобная и вполне утешительная.

«В таком случае я, конечно, жив! И когда пройдет похмелье, память вернется!»

— А что было вчера? — спросил он, радуясь этой мысли.

— Ну ты был хорош! Ты правда не помнишь? — спросила она насмешливо.

— Нет.

— Я понимаю, что тебе хочется забыть! Ты чуть не испортил праздник. Травил неприличные анекдоты, объяснился в любви Клотильде… чуть было не ударил Пьера, когда он попросил тебя замолчать.

Она сказала все это, не поднимая головы, улыбаясь уголком рта.

Ее слова потрясли его. Как он мог? Он слишком робок, чтобы так себя вести. Неужели за год он до такой степени изменился?

— Объяснился в любви Клотильде? А Пьер?

— Не волнуйся, они не обиделись. Они знают, что ты дуреешь, когда выпьешь. А я вчера на тебя разозлилась. Ладно, я понимаю, твой день рождения, алкоголь и все такое… И вообще, — с улыбкой добавила она, — твое признание Клотильде было таким пошлым по сравнению с тем, что ты сделал мне всего год назад.

— Ты говоришь о моем признании в парке? Но… Я, наверно… Я ведь не раз говорил тебе с тех пор…

Она улыбнулась еще нежнее:

— Да, конечно. Ласковые слова. Знаки внимания. Но не настоящее признание. Не то, от которого наворачиваются слезы…

Она помедлила, словно заново переживая те минуты.

— Ты так меня потряс, что я бросила человека, который сделал мне предложение, ради тебя!

Это откровение глубоко взволновало Жереми. Оно отчасти открыло перед ним его историю и объяснило присутствие Виктории в комнате, но собственное поведение изрядно удивило его.

Он подошел и сел с ней рядом. Взял ее руки и приложил к своим щекам.

— Знаешь, я могу говорить тебе такие вещи, и даже еще лучше, каждый день.

— Какой ты сегодня серьезный! Я тебя обидела, милый? — спросила она нахмурившись.

— Нет, просто у меня ужасно… болит голова.

Она приложила руку к его лбу.

— И правда, ты неважно выглядишь. Бледный как смерть.

От этих слов Жереми пробрал озноб.

Он решился все ей сказать. Она одна могла помочь ему.

— Я совсем плохо себя чувствую. Я не помню, что было вчера… но и весь прошлый год тоже не помню. Абсолютная пустота.

Он встал и прошелся по комнате, продолжая говорить:

— Я понимаю, это кажется невероятным, но у меня… амнезия. Странная амнезия, потому что я забыл только этот год, — добавил он. — Я помню все предыдущие двадцать лет. И даже несколько минут перед тем, как я… попытался…

Виктория застыла посреди гостиной, с тревогой глядя на него.

— Ты серьезно?

— Совершенно серьезно.

Лицо у Виктории было озадаченное.

— Может, из-за выпивки? — предположила она без особой убежденности.

— Может быть.

Они молча смотрели друг на друга несколько долгих секунд.

— Я поняла! Это удар! — вдруг воскликнула Виктория. — Вчера я пыталась тебя уложить, но ты стал отбиваться — и упал! Ударился головой о стойку кровати. Ты сказал, что все в порядке, но у тебя вскочила здоровенная шишка. Ты уснул, и я решила, что ничего страшного. Но ты все-таки ударился очень сильно. Надо было отвезти тебя в больницу!

Это объяснение успокоило Жереми. Он запустил руку в волосы и действительно нащупал бугорок справа от макушки. На душе у него сразу полегчало. Физическая причина, удар… Наконец-то конкретный факт, хотя бы отчасти объясняющий ситуацию.

Виктория взяла его под руку и осторожно усадила на край кровати — так обращаются со стариками. Глядя на нее, взволнованную, обеспокоенную, он укреплялся в мысли, что жив. Жив, но не здоров. И Виктория с ним и любит его.

Страх отпустил, и Жереми захотелось кричать от радости.

— Ты хоть что-нибудь помнишь? — спросила Виктория.

— Абсолютно ничего.

— Как мы в первый раз были вместе? — задала она следующий вопрос с лукавой улыбкой.

— Для меня это было сегодня.

Ее глаза округлились.

— Эту квартиру? — продолжала она.

— Впервые вижу.

Понизив голос, она обратилась к нему, как к больному:

— Сделай усилие. Как ты очнулся в больнице после попытки… И как выздоравливал у меня дома?

— Нет. Я помню только самоубийство, а потом — нас с тобой сегодня утром. В промежутке — ничего.

— Невероятно! Ты хочешь сказать, что ты и со мной впервые… Что ты только сейчас узнал, что мы с тобой…

— Да.

— С ума сойти! — воскликнула она, потом глубоко вздохнула и решительно поднялась. — Ладно, не беспокойся. Эта амнезия временная.

— Временная и избирательная?

— Что мы знаем об амнезии? — сказала она и направилась к телефону. — Я позвоню Пьеру, чтобы он отвез нас в больницу. И твой лучший друг будет с тобой, тебе это пойдет на пользу.

Они стояли у его кровати. Жереми помнил Пьера. Он был из лицейской компании Виктории. Жереми знал тогда всех ее приятелей и классифицировал их по степени опасности. Самых красивых, самых обаятельных он ненавидел. Другие, не обладавшие таким козырем, как привлекательная внешность, самим своим существованием представляли угрозу. Виктория была достаточно восприимчива, чтобы не устоять перед сильным и своеобразным характером. Остальные были допущены «ко двору» за юмор, за добрый нрав. Пьер располагался между второй и третьей категорией. Он смахивал на Вуди Аллена. Славный парень, остряк, с умным взглядом, редкими волосами и заурядными чертами лица. Жереми помнился его хрупкий, чуть сутулый силуэт, частенько видневшийся подле Виктории на вечеринках. Она даже порой держала Пьера за руку, и Жереми завидовал ему, но и был благодарен за то, что тот заботился о ней, как он надеялся, бескорыстно.

Жереми не знал, когда и как Пьер стал его лучшим другом. Его присутствие было удивительно. От его предупредительности и явной тревоги становилось не по себе.

Пьер склонился к Жереми: