— Ах, да, это только тебе положено знать обо всем! — с бьющим через край сарказмом ответила Анна. — Ты знаешь даже о моих вибраторах, несмотря на то что никогда не поднимаешься на второй этаж! Небось Раиска проболталась?

Тамара Витальевна предпочла оставить вопрос без ответа.

— Да мне без разницы, кто тебе рассказал — Раиска или сам Макс, — продолжила Анна. — Меня интересует другое — за что Макс на тебя разозлился? И не причастна ли ты к его смерти?

— Да что ты несешь?!

— Примерно то же, что и ты, — спокойно ответила Анна. — Только у меня есть кое-какие основания для подозрений. В отличие от тебя. Уж я-то прекрасно знаю, насколько сильно вы с Максом ненавидели друг друга. Мне-то можно очки не втирать, я ведь тоже член семьи.

— Член! — фыркнула Тамара Витальевна. — Именно что член! Держась за член моего любвеобильного брата, ты вошла в этот дом… Бедный Макс! Я понимаю — седина в бороду, бес в ребро, но нельзя же быть слепым до такой степени! Бедный, бедный Макс!

Она схватилась руками за голову, прикрыла глаза и замерла в такой позе, словно окаменев от горя.

— Придумываешь, что бы половчее соврать? — поинтересовалась Анна, нисколько не тронутая увиденным. — Или намекаешь на то, что разговор окончен? Но разговора как такового еще не было.

— Боже мой! — тихо, едва слышно, сказала в пространство Тамара Витальевна. — Я сегодня потеряла брата…

— А я — мужа, — так же тихо вставила Анна.

— У меня была «Скорая»… Меня изводил дурацкими вопросами какой-то капитан…

— Меня он тоже изводил. Теми же самыми вопросами.

— И после этого приходишь ты…

— А почему бы мне не прийти? — Анна пожала плечами в непритворном удивлении. — Макса больше нет, и чем раньше мы определимся…

— Нам не в чем определяться! — перебила Тамара Витальевна. — Мы — совершенно чужие друг другу люди! Нас связывал Макс, чисто символически, но связывал. А теперь его нет, и мне, по крайней мере, незачем притворяться, что я испытываю к тебе какие-то родственные чувства!

— Родственные чувства?! — словно не веря своим ушам, переспросила Анна. — О каких чувствах может идти речь? Ты никогда не скрывала своего отношения ко мне! Всегда пыталась уесть, унизить, ущипнуть! Когда это ты притворялась? Может, когда подарила мне на день рождения эту жуткую репродукцию тициановской Магдалины? Такой прозрачный-прозрачный намек на мое бурное прошлое… Или когда принародно называла меня шалавой и хабалкой? Ты о чем, Тамара? Кого ты хочешь ввести в заблуждение? Оглянись, кроме нас с тобой, здесь никого нет!

— Бедный Макс! — прочувственно повторила Тамара Витальевна.

— Бедный, — согласилась Анна. — Прожить всю жизнь бок о бок с такой змеей, как ты, и не повеситься…

— Зачем ты пришла? — перебила Тамара Витальевна. — Извела Макса, а теперь хочешь и меня добить? Чего тебе надо?

— Я никого не изводила и никого не собираюсь добивать, — Анна поморщилась, давая понять, насколько ей надоели беспочвенные обвинения золовки. — Я пришла обсудить насущные вопросы. Во-первых, организацию похорон. Во-вторых…

— Организацией похорон займусь я! — твердо сказала Тамара Витальевна. — Дальше можешь не продолжать, «во-вторых», «в-третьих» и «в-десятых» мы можем обсудить потом. Если нам с тобой вообще будет что обсуждать… Надо еще узнать, какое завещание оставил Макс!

— Имей в виду, что по закону убийца не может наследовать имущество убитого им лица, — Анна встала. — Это называется «недостойный наследник». Ты не подумай, я ни на что не намекаю, это так, в рамках общего развития. Просто странно все это — вчера вы с Максом крупно повздорили, можно сказать — поскандалили, а сегодня он скоропостижно скончался от острой сердечно-сосудистой недостаточности. Наводит на размышления, не так ли?

— То же самое я могу сказать и о тебе! — Тамара Витальевна оглянулась по сторонам, будто в поисках чьей-то поддержки. — Вы постоянно выясняли отношения…

— Макс был таким ревнивым, — Анна закатила глаза и покачала головой. — А еще его заводили скандалы! После них он становился таким… пылким. Последняя ночь, кстати, не была исключением из правил. Прямиком от тебя он поднялся наверх и сразу же потащил меня в спальню снимать напряжение. И знаешь, что он сказал мне?

— Не знаю и знать не хочу!

— Что все вокруг сволочи, одна я человек!

Грациозно покачивая бедрами, Анна вышла в коридор, закрыв за собой дверь немного резче, чем требовалось.

— Сволочь! — прошептала Тамара Витальевна. — Такая же сволочь, как и Макс! Все вокруг сволочи…

Какими бы разными ни были люди, но на чем-нибудь они непременно сойдутся во взглядах.

Тамара Витальевна переехала из гостиной в ванную, а оттуда в спальню. Ее коляска имела электрический привод, но в минуты гнева Тамара Витальевна им не пользовалась, предпочитая вращать колеса руками, чтобы дать хоть какой-то выход негативным эмоциям. Не в голос же выть, в конце концов, чтобы невестка, будь она трижды проклята, слушала и радовалась.

Подъехав к кровати, Тамара Витальевна застопорила кресло, но перебираться с него в кровать не торопилась. Поставила локоть на подлокотник, подперла запястьем дрожащий подбородок и долго просидела в такой позе, размышляя о том, как ей теперь жить дальше. Точнее не как, а кем — полноправной хозяйкой своей жизни, такой нескладной, но все же своей, или зависимым существом.

Все зависело от завещания, которое оставил ее брат. Если он вообще оставил какое-то завещание, несмотря на то что часто о нем упоминал. Верить Максиму на слово было, мягко говоря, опрометчиво, он принадлежал к тем людям, про которых принято говорить «соврет — недорого возьмет». А еще он был человеком настроения, что, в общем-то, нехарактерно для бизнесменов его масштаба, привыкших твердой рукой обуздывать свои эмоции и сглаживать перепады настроения. Возможно, что на работе Максим был именно таким, Тамара Витальевна никогда не видела брата в рабочей обстановке, но дома он вел себя по-всякому, как заблагорассудится. Только в одном брат проявлял постоянство — в подчеркивании того, что он никому ничего не должен. Тамара Витальевна прекрасно понимала, для кого это говорилось, но неизменно делала вид, что это заявление не имеет к ней никакого отношения. Она предпочитала демонстрировать позитивное отношение к жизни, делала вид, что не обращает внимания на то, на что его не стоит обращать, что не помнит обид, но обиды все копились да копились, и когда-то их количество, согласно законам диалектики, должно было перейти из количества в качество. Иначе говоря — в определенный момент уже невозможно притворяться всепрощающей, не помнящей зла особой. Сквозь тонкий налет цивилизованности проглянет такая фурия,[2]что только держись!