6

Когда они встретились в электричке, Виктории было двадцать восемь столько же, сколько было К. в тот памятный Алексею Михайловичу год. Сходство Виктории с К. не было абсолютным, но как раз в ту пору оно было особенно заметно.

- Можно? - Алексей Михайлович протянул руку к многотиражке, которую Виктория, бегло просмотрев, отложила в сторону.

- Да, пожалуйста.

Он взял многотиражку, по-прежнему не отрывая взгляда от лица Виктории. Она, чуть смутившись под его взглядом, развернула другую газету. На первой полосе, обращенной к нему, Алексей Михайлович увидел не очень отчетливую цветную фотографию человека в залитой кровью одежде и крупный заголовок: "Сексуальный маньяк застрелен женщиной-милиционером при попытке отрезать у нее большой палец ноги!!"

- Простите, что это за газета у вас? - удивленно спросил он.

- Новая городская газета, - ответила она. - Почти год уже выходит. С августа 1991 года. Вначале была просто листовка, а теперь настоящая газета. Довольно забавная. Реклама, гороскопы, эротика, политика - всего понемногу.

- Я слышал о ней, но видеть не приходилось. Не подскажете, как фамилия главного редактора.

Она глянула в выходные данные, прочитала вслух.

- Это моя жена.

- Вот как? - посмотрела она холодно.

- Бывшая жена. Мы развелись тринадцать лет назад...

Ее глаза смотрели уже не так холодно, и вдруг, неожиданно для себя он начал рассказывать историю их развода, - немного привирая и приукрашивая собственную роль и не называя никаких имен.

У каждого мужчины наготове есть такая история. Обычно он рассказывает ее, когда знакомится с очередной женщиной, не предполагая, что знакомство будет длительным. Рассказывать такие истории опасно - если женщина останется с мужчиной надолго, она обязательно припомнит ему рассказанную историю и использует ее против него. Однако Алексей Михайлович был уверен, что они с этой женщиной разойдутся на перроне свердловского вокзала и больше не встретятся: он видел на руке обручальное кольцо, слышал, как девочка упомянула папу, который ждет дома. Тон, которым женщина ответила девочке, подсказал ему, что с папой все в порядке - тут не пахнет ни ссорой, ни разводом, благополучная семья. И вряд ли разведенный журналист настолько заинтересует замужнюю женщину с ребенком, что она захочет продолжить знакомство. Так что он был уверен, что не рискует ничем.

Все же он чем-то, видимо, заинтересовал Викторию и запомнился, потому что через две недели она сама позвонила ему в редакцию и предложила сходить в филармонию.

7

К его разочарованию, Виктория пришла не одна.

- Это Катя, - представила она спутницу, довольно невзрачную на фоне Виктории, худенькую блондинку. - Моя двоюродная сестра и лучшая подруга.

- А так бывает? - улыбнулся Алексей Михайлович.

- Иногда да, - ответно улыбнулась Виктория.

Катя ничего не сказала и не улыбнулась. Она, как показалось Алексею Михайловичу, посмотрела на Викторию осуждающе.

В гардеробе Алексею Михайловичу пришлось ухаживать не за одной, как он ожидал, а сразу за двумя дамами: принять шубу Виктории и дубленку Кати, сдать их гардеробщице вместе со своим пальто, получить три бирки - чтобы после концерта проделать то же самое в обратной последовательности. Тогда он еще не знал, что подобный порядок вещей останется неизменным на протяжении семи с лишним лет.

Концерт он толком не запомнил, но, видимо, ему не понравилось, потому что запомнился разговор на выходе.

- Все-таки это не по мне, - сказал он. - Сидят сорок потных теток и пилят Брамса. Ужас!

- Не любите Брамса? - спросила Катя. Это была первая реплика, с которой она обратилась прямо к нему.

- Я люблю Брамса! Но сорок теток... И все одновременно смычками: жмых-жмых... Жуть! То ли дело: поставил дома пластинку, сварил кофе - и тот же Брамс. Но - чисто, никаких теток. И притом - отсюда совсем недалеко...

- Надо понимать это как приглашение? - спросила Виктория.

- А почему бы и нет? Правда, я живу не роскошно, в коммуналке, и соседка у меня дрянь, но как раз сегодня она в вечернюю смену.

- Это без меня, пожалуйста, - с оттенком легкой брезгливости сказала Катя.

А тебя никто и не приглашал, подумал Алексей Михайлович, понимая, что присутствие двоюродной сестры/задушевной подруги стесняет Викторию, так что его приглашение вряд ли будет принято. Однако получилось иначе. Они довели Катю до троллейбусной остановки, покурили втроем, отойдя в сторону, Катя привычным жестом сунула в рот пастилку жвачки, - чтобы ребеночек не унюхал, что от мамы табаком пахнет, пояснила она, - вошла в подошедший троллейбус и встала и у заднего окна. Ее челюсти ритмично двигались, глаза смотрели как бы сквозь них, оставшихся на остановке, и только когда троллейбус тронулся, Катя подняла руку в тонкой кожаной перчатке и что-то беззвучно произнесла. "Пока-пока!" - перевела вслух Виктория, помахав ответно рукой, и каким-то простецким, приятельским жестом взяла Алексея Михайловича под руку.

Тут же они и двинулись. Алексей Михайлович вел, Виктория молча, ни о чем не спрашивая, позволяла себя вести. Оба понимали, что должно произойти - не стоило соглашаться идти к нему домой, если ни на что не рассчитывать и заранее знать, что ничего не позволишь. Но оба старались об этом не думать. Не думать по дороге к нему - идти действительно было не больше двух кварталов. Не думать - в подъезде, поднимаясь по грязноватой лестнице на третий этаж. Не думать у дверей, пока он доставал ключи и ковырялся в скважине, - тут не думать стало уже трудно, обоих лихорадило, оба старались смотреть в сторону, чтобы случайно не прочесть в глазах друг друга то, о чем каждый старался не думать изо всех сил, но все равно думал и знал, что другой тоже думает.

Дальше не думать стало уже легко. Уже и невозможно было ни о чем думать. Какие могут быть мысли, когда впервые обнимаешь чужую - приятно чужую, новую женщину, чьи длинные черные волосы пропахли табаком, а губная помада кажется вызывающе яркой и имеет непривычный вкус.

Вид ее одетого - почти полностью одетого, пальто расстегнуто, один сапог снят, она расстегивает молнию второго, пока он придерживает ее под локоть, движением плеча сбрасывая с себя куртку, - небрежно одетого, длинная мягкая серая юбка задрана, высоко обнажив стройные ноги, меж которых пока еще осторожно прогуливается чуткая рука, - полуобнаженного, в красивом черном лифчике и черных чулках, такого же цвета эфемерные трусики спущены до колен, наконец, абсолютно обнаженного тела, несущего на себе быстро исчезающие следы тугих резинок, - и возбуждает, и смущает его. Он торопится познать ее тело стараясь при этом не смотреть ей в глаза, потому что глаза ее смотрят слишком трезво и требовательно, они лишают его уверенности в том, что они просто играют в красивую и приятную игру; каждый раз, когда он наталкивается на ее трезвый взгляд, его возбуждение падает на несколько градусов, а победно торчащий фаллос чуточку поникает; им обоим (Алексею Михайловичу и его фаллосу) становится заметно легче, когда Виктория откидывает назад голову и закрывает глаза. Тут они оба чувствуют себя победителями - и в результате побеждают.