Дальше пошло еще хуже — органическая химия наводила на меняужас. Особенно возмущало бензольное кольцо. Почему у всех формулы нормальные, ау бензола — кольцо? — вопрошала я Валентина Сергеевича.

Он улыбнулся и рассказал, как немецкий химик Кекуле увидел взоопарке трех обезьян, сцепившихся лапами и придумал формулу бензольногокольца. Обезьяны мне понравились, обезьяны — это что-то конкретное.

После того, как Валентин Сергеевич примирил меня с бензолом,дело пошло на лад. Он проводил со мной гораздо больше времени чем с мамой исумел-таки заставить меня если не полюбить химию, то хотя бы сдать ее начетверку.

Но с мамой у него не клеилось. Он все больше грустнел,думая, что как только я сдам выпускные экзамены, он станет не нужен, и мамадаст ему от ворот поворот. Мне было безумно его жалко, и, чтобы подбодрить, якак-то высказалась, что всегда была на его стороне и химия здесь абсолютно нипри чем.

Прошло несколько месяцев, я уже была в университете, у меняпоявились новые друзья и Артем. Валентин Сергеевич куда-то исчез, вероятнорешил не навязываться, казалось бы, теперь ничего не должно мешать маминомусчастью с ее ненаглядным Игорем.

Но она все медлила с окончательным решением, пока я непригрозила, что выйду замуж раньше нее, у нас с Артемом дело к тому шло.

Мамуля посмотрела на себя в зеркало, нашла несколько седыхволосков, осознала наконец, что молодость не бесконечна и надо как-тоопределяться; после этого она мигом выбросила из головы своего псевдоромантическогоИгоря и призналась мне, что Валентин Сергеевич перед окончательным ихрасставанием все же пытался поговорить с ней о любви, но она свела все нашутку. И теперь он обиделся, и она боится, что он никогда больше не придет.

Когда я говорила с Валентином Сергеевичем по телефону, онспросил, как я себя чувствую, потому что от сдерживаемого смеха у меня началасьикота.

— Приходите к нам, Валентин Сергеевич, завтраобязательно. Мама очень просит.

— Это правда? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Правда, правда! — Они мне ужасно надоели:взрослые люди, а ведут себя как в детском саду.

В общем, они поженились. Жили они…

Мать как-то призналась мне, что она не понимает, за что еевыбрал Бог, что редко какой женщине выпадает такое счастье. Валентин Сергеевичотносился к ней прекрасно, и часть любви перенес на меня, потому что упорносчитал, что это я их свела.

Они жили вот в этой трехкомнатной квартире напротивСосновского парка. Валентин Сергеевич много работал, стал директором Институтабиохимии. Но после того, как ему исполнилось семьдесят лет, он решил, чтоинститута ему многовато, и по настоянию мамы взял себе кафедру. Из-за этогослучился курьез, потому что раньше по статусу ему была положена служебнаямашина с шофером, а потом, когда он перестал быть директором института, машинуотобрали.

«И как тебе это понравится? — возмущалась мама. —Он купил новые Жигули» и учится водить! Это в семьдесят-то лет!"

Я ответила, что ни минуты не сомневаюсь в том, что черезмесяц он будет катать ее на машине. Так оно и вышло.

Мама умерла ночью во сне — обширный инфаркт. Она нестрадала. Зато Валентин Сергеевич… Но держался он здорово.

После похорон я уехала в командировку. Вернулась черезмесяц. Валентин Сергеевич очень постарел, но ни на что не жаловался. Незаметноподошли поминальные сорок дней. Когда мы мыли посуду после ухода родственникови знакомых, Валентин Сергеевич в обычной для него суховатой манере сказал, чтоя могу забрать мамины вещи, и что все, что у него есть — эту квартиру, машину,дачу в Вырице и вклад в Сбербанке — он завещал мне. От неожиданности я чуть невыронила тарелку. Потом опомнилась и растерянно сказала, что мне вообще-тоничего не надо. На что он твердо возразил, что у него никого нет, с моейматерью он был счастлив двадцать лет благодаря мне. И что сейчас его завещаниеменя ни к чему не обязывает, и только потом, когда его не станет, он ждет отменя одной услуги — взять на себя заботы о Горации. Видя, что я с испугомпокосилась на огромного ротвейлера, который грыз на полу кухни кость, оставшуюсяот бараньей ноги, Валентин Сергеевич усмехнулся и сказал, что Горацию пять лет,ротвейлеры живут восемь, максимум девять, и он надеется, что столько-топротянет, чтобы никого ничем не обременять.

Что-то со мной случилось тогда, я очнулась в комнате надиване, а замечательный старик еще поил меня чаем и утешал.

Я позванивала ему изредка, он радовался моим звонкам,говорил, что много работает и гуляет с Горацием. Разумеется, он страшнотосковал. Надо было навещать его почаще, но у меня тогда был полный цейтнот. Наработе неприятности, и еще мы разводились с Олегом. То есть сначала мысобирались, потом долго обсуждали моральный аспект, потом материальный, вобщем, забот хватало.

И однажды мне позвонили из института и сказали, что ВалентинСергеевич попал в автомобильную аварию и лежит в тяжелом состоянии вАкадемической больнице на проспекте Мориса Тореза.

Когда я его увидела, то в первый момент даже испыталаоблегчение, потому что никаких особенных повреждений у него я не заметила.Руки-ноги были целы, и даже капельница не стояла у кровати. А голова хоть ибыла забинтована, но не сильно. Он открыл глаза, но не узнал меня, посмотрелравнодушно. Привезли после аварии, сказала медсестра, вроде бы столкнулся с«мерседесом». Все-таки в таком возрасте водить машину рискованно, реакция нета…

Я поболталась немного возле палаты и ушла, потому что моегоприсутствия пока в больнице не требовалось. Звоните, сказал доктор, узнавайте.Я звонила и добилась разрешения его навещать, потому что Валентин Сергеевичпришел в себя. Но в голосе его лечащего врача я не услышала особой радости. Ониогорошили меня еще в приемной: старик потерял память. Он сидел на кровати,смотрел жалобно и пытался сам есть кашу трясущейся рукой. Участливый докторнакапал мне валерианки и разрешил посидеть немного в ординаторской. Он сказал,что функции у больного восстановятся, но память, возможно, не вернется никогда.

— Вряд ли вы сможете за ним ухаживать, —предупредил он, — такое под силу только очень близким людям.

— Идите к черту, — разозлилась я. — Кактолько будет можно, я заберу его домой — Ну что ж, — согласился он, —возможно, дома ему станет лучше.

С работы я уволилась. Просто высказала этим наглым молодымдевкам все, что я о них думаю. И начальству тоже досталось.

Почему-то в последнее время главным достоинством сотрудника,в особенности женщины, считается ее возраст. Чем моложе, тем лучше. Скоронесовершеннолетних начнут на работу брать. Ошибки, которые они допускают вработе, объяснят их неопытностью, а если такие же ошибки допускает женщинапостарше, считается, что она уже в старческом маразме. Где логика, я васспрашиваю?

В общем, уволилась я, ни капельки не жалея. Что я, переводовне достану, что ли?