И вот я, страшно злясь на себя и на Луизу, начала разбиратьбумаги Валентина Сергеевича. Надо сказать, все у него было в полном порядке,все рукописи и гранки статей лежали в папках по годам. Однако в папке за 1982год не было статьи, где соавтором была бы Плойкина Л. С. Когда же я не беззлорадства сообщила об этом Луизе по телефону, она ни капельки не расстроилась,а весело проорала, что к статье этой они в Валентином Сергеевичем возвращалисьуже в 90-м году, а может, и 91-м, так что, может быть, и там посмотреть. Небуду ли я все-таки так любезна разрешить ей прийти в любое удобное для менявремя. Пришлось разрешить, но я приняла меры. Все ящики стола были заперты, аключи я убрала. Луиза нехотя поковырялась в папках, ничего там не нашла и всенастаивала на какой-то особой желтой папочке с застежками. Почему ее статьядолжна находиться в особой папке, Луиза объяснить не могла. Она меня еще неделюдоставала телефонными звонками, после чего я озверела и нашла на самой нижнейполке книжного шкафа действительно стопку листов, и на одном из них мелькнулафамилия Плойкина По-моему, статейка была так себе, хоть я и ничего не понимаю вхимии. Всего три страницы машинописного текста. Неужели это поможет продвинутьмонографию?

Очень не нравилась мне Луиза, ее манера цепко обегатьвзглядом кабинет, и то, что во время ее визитов бесконечно звонил телефон итребовали то Сидорова, то химчистку, а то и просто молчали. Но япредусмотрительно брала трубку прямо в кабинете, не оставляя Луизу одну ни наминуту. Я звонила Юрию Ермолаичу с целью выяснить, что за штучка эта Луиза, нооказалось, что он уехал в Штаты на полгода читать лекции в Калифорнийскомуниверситете.

В то же утро после происшествия в Сосновке я с радостьюсообщила Луизе, что она может забрать свою статью. Луиза выразила желаниеприйти немедленно, еле-еле я уговорила ее подождать до вечера, мне хотелось всеже немного потрудиться над Бельмоном, потому что приход Луизы уж точно выведетменя из себя, и работать потом станет невозможно. Луиза достала меняокончательно, вот уже в тихом Сосновском парке мерещатся мне страшные убийстванемолодых элегантных женщин.

Работа над Бельмоном так меня захватила, что я совершенно незаметила, как прошел день. Заболели глаза, и я услыхала обиженные подвыванияГорация. Когда пес его размеров и комплекции не лает, не рычит, а тонкоподвывает, это странно, но я знала — так Гораций сообщает, что ему срочно и ужедавно нужно прогуляться. Я взглянула на часы и ахнула Гораций имел полное правона меня обижаться.

— Прости меня, Гораций! — искренне расстроилась я.

«Что с тебя взять, с растяпы», — говорил его взгляд.

Хоть и выяснилось, что все, случившееся в Сосновке утром,мне показалось, желтую полицейскую куртку я почему-то не решилась надеть, анакинула мамин старый плащик, который она использовала, очевидно, с той жецелью — для собачьих прогулок. Гораций так торопился, что даже обрадовался, чтоя не потащила его в Сосновку. Мы быстренько пробежались по пустырю возле дома иотправились домой. Возле лифта стоял мужчина — вроде бы я его уже видела нанашей лестнице пару раз, — очень аккуратный, весь отглаженный-отутюженный,коротко подстриженные светлые волосы с чуть заметной сединой, а лицо такое..,как бы обесцвеченное: очень светлые брови, очень светлые глаза.

Мой дуралей Гораций вообще-то не слишком игрив — все-такивозраст солидный, да и комплекция не та, и вообще ротвейлеры по природе своейскорее флегматики, но тут он то ли не догулял, то ли еще что ему привиделось,но только он вдруг с радостным лаем подбежал к этому белобрысому и всталгрязными лапами на его девственно чистый светлый плащ. Сначала я онемела отнеожиданности, потом потянула Горация за поводок, но пес стоял насмерть.

— Да оттащите же его! — прошипел белобрысый.

Не могу сказать, что он испугался, держался он спокойно,многие бы на его месте перетрусили: здоровенный ротвейлер, прыгающий лапами нагрудь — это не для слабонервных. Пока я возилась, Гораций успел пару разпереступить лапами по плащу, и теперь белобрысый был вымазан основательно.

— Да что же это такое! — закричал он и оттолкнулГорация.

— Простите нас, Гораций вообще-то оченьвоспитанный, — каялась я, но голос мой звучал неуверенно.

— Я вижу, — с сарказмом отозвался белобрысый.

— Может, я смогу что-нибудь сделать с плащом? —неуверенно проговорила я.

— С плащом сможет что-нибудь сделать американскаячистка, — наставительно произнес белобрысый.

Я хотела сказать, что оплачу ему чистку.

Потом посмотрела на плащ, и шикарные итальянские ботинки,они были абсолютно чистыми, хотя на улице грязновато после вчерашнего дождя.Стало быть, приехал на машине и оставляет ее на стоянке за домом.

Ну и черт с ним, не обеднеет, если лишний раз в чисткуотдаст!

— Гораций, домой! — Я потянула пса по лестнице.

Пусть это белобрысый один едет на лифте, а мы, назло всем,пойдем пешком.

Не успели мы переодеться, то есть это я переоделась, аГораций всего лишь снял ошейник и намордник, как раздался звонок.

Я чертыхнулась и глянула в глазок, и там увидела своеготретьего мужа Олега. Сегодня, пожалуй, я не против была пообщаться с ним.

Я открыла дверь, и Олег сразу же попал в объятия Горация.Они обожают друг друга. Почему это делает Олег — понятно, он мучаетсяугрызениями совести за то, что в свое время требовал Горация усыпить, поэтомуочень к нему привязался, а вот почему Гораций так трепетно к нему относится — яв толк не возьму. Очевидно, у них духовная близость.

Сначала Олег осмотрел собаку, потом взглянул на меня ипроизнес прокурорским тоном:

— У вас с Горацием некормленый вид.

В квартире не пахнет обедом. Вам надо нормально питаться.

— Ты пришел, чтобы читать мне нотации?

Насколько я знаю, у тебя теперь есть собственная жена, вотее и воспитывай, — по привычке к пререканиям ответила я, но сегодня этозвучало как-то не всерьез, а так, по-обыденному.

— Жена тут ни при чем, — спокойно ответилОлег, — я не могу оставить тебя без присмотра, я несу за тебяответственность.

С этими словами он прошагал на кухню и начал ревизиюприпасов.

— Собака должна правильно питаться, — дуделон, — это же ротвейлер, ему мясо нужно.

— Ну, уж Горация-то я голодом не морю! —возмутилась я. — Пусть только попробует он тебе наврать.

— Важно не только кормить собаку, важно, как ты еекормишь, — закончил Олег, вынимая из морозилки что-то трудно опознаваемое.Он любит оставлять за собой последнее слово. — Ладно, ты можешь показаниматься своими делами, мы тут сами разберемся, позовем тебя, когда все будетготово.

— Что будет готово? — Я почувствовала, что хочуесть.