– Только посмотри на его глаза, – прошептала Маша.

Виктор перевел взгляд на ребенка. При этом он заметил, что мальчик по-прежнему пристально смотрел на него. Бирюзовая глубина его глаз была холодной и яркой, как лед. Виктор невольно почувствовал, как его охватывает страх.

~~

Фрэнки ощущали себя победителями, когда Виктор въехал на покрытую щебенкой дорогу, ведущую к их деревянному загородному дому. Муки искусственного оплодотворения окупились с лихвой. Поиски подходящей матери, которая выносила бы их ребенка, безрадостные поездки в Детройт – все это дало свои плоды. У них был ребенок, и Маша баюкала его на руках, благодаря Бога за его подарок.

Машина сделала последний поворот. Приподняв малыша и откинув край одеяла, Маша показала мальчику его дом. Как будто бы понимая, что происходит, Виктор-младший смотрел через лобовое стекло на симпатичный, хотя и довольно скромный домик. Затем, моргнув, посмотрел с улыбкой на Виктора.

– Тебе он нравится, а, Тигрик? – спросил Виктор. – Ему еще только три дня, но могу поклясться, что он бы заговорил со мной, если бы мог.

– Что бы ты хотел от него услышать? – Маша опустила ребенка на колени. Они называли его Тигрик, чтобы как-то отличать от отца, Виктора-старшего.

– Не знаю, – ответил Виктор, останавливая машину перед входом. – Может быть, он бы сказал, что хочет вырасти и стать врачом, как его папочка.

– Нет, ради Бога, – сказала Маша, открывая дверь.

Виктор выскочил из машины, чтобы помочь ей. Стоял прекрасный, ясный октябрьский день, наполненный ярким солнечным светом. Деревья за домом были щедро окрашены осенними красками. Алые клены, оранжевые дубы, желтые березы, казалось, соревновались между собой в красоте. Дверь открылась, и Дженис Фэй, няня, постоянно живущая у них в доме, сбежала к ним по ступенькам.

– Дайте-ка на него посмотреть, – попросила она, остановившись перед Машей. От восхищения она прикрыла рот рукой.

– Ну, что скажешь? – спросил Виктор.

– Просто ангел! – ответила Дженис. – Он великолепен. По-моему, таких голубых глаз я еще не видела. – Она протянула руки. – Дайте мне его подержать. – Осторожно взяв ребенка, она начала покачивать его. – Вот уж не думала, что он будет блондином.

– Мы тоже, – улыбнулась Маша. – Мы знали, что ты удивишься. Светлые волосы – это от моей семьи.

– Да уж, – поддел ее Виктор, – можно подумать, что в вашем восточном роду было много блондинов.

– Где Дэвид? – спросила Маша.

– В доме, – ответила Дженис, не отрывая взгляда от лица Виктора-младшего.

– Дэвид! – позвала Маша.

В дверях появился мальчик со стареньким плюшевым мишкой в руках. Это был молчаливый пятилетний ребенок с темными вьющимися волосами.

– Иди сюда, посмотри на своего братика.

Дэвид послушно подошел к воркующей группе.

Дженис нагнулась и показала новорожденного брату. Дэвид взглянул на младенца и сморщил нос.

– От него плохо пахнет.

Виктор усмехнулся, а Маша, поцеловав мальчика, объяснила, что, когда Виктор-младший немножко подрастет, от него будет так же приятно пахнуть, как от Дэвида.

Маша взяла Виктора-младшего и пошла в дом. Дженис вздохнула. Такой радостный день! Она любила грудных детей.

Дэвид взял ее за руку. Она взглянула на мальчика. Он тоже поднял на нее глаза.

– Лучше бы его не было, – сказал он.

– Тихо, не надо так, – Дженис привлекла Дэвида к себе. – Нехорошо так себя вести. Он еще совсем маленький, а ты уже большой мальчик.

Держась за руки, они вошли в дом. Маша и Виктор уже были наверху, в заново отделанной детской. Дженис повела Дэвида в кухню, где уже были начаты приготовления к обеду. Мальчик взобрался на кухонный стул, усадив мишку рядом с собой. Дженис стояла у раковины.

– Кого ты больше любишь, меня или его? – с тревогой в голосе спросил Дэвид.

Оставив овощи, которые она мыла, Дженис взяла Дэвида на руки. Она уперлась лбом в его лоб и прошептала:

– Я люблю тебя больше всех на свете.

И крепко обняла его. Дэвид тоже обвил ее руками.

Они не знали, что им оставалось жить всего несколько лет.

19 марта 1989 года

Воскресенье, конец дня

Длинные кружевные тени, отбрасываемые голыми кленами на подъездную дорогу, медленно перемещались по широкому мощеному двору, отделявшему вытянутый особняк в колониальном стиле от амбара. Ветер, поднявшийся с наступлением сумерек, волнообразно шевелил тени, делая их похожими на гигантскую паутину. Хотя по календарю была уже весна, зима не торопилась покидать Норт-Андовер в штате Массачусетс.

Маша стояла у раковины в большой деревенской кухне, глядя в окно на сад. Движение на дорожке привлекло ее внимание, и она стала смотреть, как Виктор-младший подъезжает к дому на велосипеде.

Она почувствовала, как перехватило дыхание. Вот уже пять лет, с тех пор как умер Дэвид, она не воспринимала свою семью как нечто постоянное, само собой разумеющееся. Она никогда не забудет тот день, когда врач сказал ей, что желтуха была вызвана раком. Лицо Дэвида, пожелтевшее и иссохшее за время болезни, навсегда врезалось ей в память. Маша до сих пор помнила, как перед самой смертью его маленькое тельце цеплялось за нее. Она была уверена, что мальчик пытался что-то ей сказать, но из его груди вырывались только судорожные вдохи – он пытался удержать жизнь, не желая отпускать ее.

С того момента все изменилось. А через год стало еще хуже. Чрезмерная озабоченность Маши здоровьем Виктора-младшего объяснялась отчасти потерей Дэвида, но частично и теми ужасными обстоятельствами, при которых умерла Дженис. У обоих была исключительно редкая форма рака печени. Несмотря на все заверения врачей, что эти случаи никак между собой не связаны, страх не покидал Машу: ударив дважды, молния могла сверкнуть и в третий раз.

Смерть Дженис невозможно было забыть, она была ужасна.

Это случилось осенью, сразу после дня рождения Виктора-младшего. Листва уже опадала, воздух был по-осеннему прохладным. Еще до своей болезни Дженис начала вести себя как-то странно. Она ела исключительно то, что готовила себе сама, и использовала продукты только из упаковки. Она стала фанатически религиозной. Годы, проведенные с Фрэнками, сделали ее фактически членом их семьи, и только это удерживало Машу и Виктора от того, чтобы отказаться от нее.

В последние, самые трудные месяцы жизни Дэвида, казалось, сам Бог послал ее. После смерти Дэвида Дженис стала постоянно носить с собой Библию, прижимая ее к груди, как щит, закрывавший ее от невидимого зла. Она откладывала ее, да и то неохотно, только во время работы по дому. Кроме того, она стала мрачной и замкнутой, а на ночь запирала у себя в комнате дверь.