Кейт расположилась в тени дерева, выставив на солнце только ноги, словно в чулках они могли загореть. Она рассматривала свой большой дом – прямоугольный, окруженный обширным садом. Как будто прощалась со всем этим – такое настроение было навеяно состоявшимся недавно у нее с мужем разговором о том, что дети скоро станут совсем взрослыми и пора подумать, не сменить ли этот громоздкий дом на что-нибудь поменьше. Может быть, купить квартиру в городе? Или приобрести на паях с друзьями – с Финчли, например, – домик, где-нибудь подальше от городского шума, и навсегда поселиться в провинции.

Кейт частенько думала об этом, но всегда как о далеком будущем.

Пока же стоял май – английское лето, непостоянное и зыбкое, преддверие осени, – а с его приходом начинались перебои в жизни семьи, этого небольшого организма, который размеренно и четко работал в южной части Лондона, точнее, в Блэкхите. Здесь ежегодно происходили взрывы – тем более сильные, чем взрослее становились дети, и организм выбрасывал вовне частицы себя, с каждым разом рассеивая их все шире и дальше по планете. Организм ежегодно как бы делал выдох поздней весной и вдох в сентябре.

В прошлом году в июле Майкл, довольно видный невролог, поехал на очередную конференцию, проходившую в Америке; воспользовавшись случаем, он остался на три месяца поработать в бостонской клинике и возвратился только в октябре. Кейт тоже поехала с мужем на конференцию, но вскоре ей пришлось вернуться домой по семейным обстоятельствам, правда, в сентябре она вырвалась к нему еще раз – поездки ее туда и обратно зависели, естественно, от передвижения по белу свету их отпрысков. А это беспокойное племя курсировало между домом и самыми отдаленными уголками Европы на протяжении всего лета.

В этом году Майклу по обмену опять предстоит работать четыре месяца в той же клинике в Бостоне. Старший сын Стивен, двадцатитрехлетний студент последнего курса университета, собирается с друзьями на четыре месяца в поездку по Марокко и Алжиру. Двадцатидвухлетняя Эйлин поедет вместе с отцом в Штаты – в гости к своим друзьям, с которыми познакомилась прошлым летом во время туристской поездки по Испании. Второго сына, Джеймса, пригласили до начала занятий на первом курсе университета в археологическую экспедицию в Судан. Что касается самой Кейт, то на этот раз она решила не ехать с мужем в Штаты. Такое решение было отчасти продиктовано стремлением не портить поездку дочери – она знала, что уже самим своим присутствием будет мешать ей. Кроме того, ехать всем троим – очень дорого. И в довершение всего она не была уверена, что не помешает мужу… Эта мысль вызвала у нее улыбку, более похожую на гримасу, которая с успехом могла бы сопровождать такое клише: Брак строится на взаимных уступках; вникать в эту сферу глубже она не имела ни малейшего желания, это она знала твердо.

Была еще одна проблема – Тим; ему уже исполнилось девятнадцать, и в семье всячески поощряли его самостоятельность, но на сей раз он не собирался уезжать на лето из дома. Он всегда был, что называется, «трудным ребенком». Словом, получалось, что ради одного только Тима будет функционировать целый дом в южном Лондоне. Ей, матери, придется вести хозяйство. Ближайшие летние месяцы пройдут так же, как проходили уже не раз. Ее дом будет базой для семьи, бороздящей шар вдоль и поперек: то после учения домой на каникулы, то проездом куда-нибудь с остановкой на день или на недельку дома – и так без конца; она будет их всех кормить, сбиваться с ног, заботясь об удобствах своих детей, их друзей и друзей их друзей. Всегда к услугам, всегда готовая бежать по первому зову.

Она предвкушала это время не только потому, что предстояло появление новых лиц; она радовалась самой суете, связанной с устройством молодежи, а главное, предвкушала сознание своей необходимости; возможность посвятить больше времени своему саду тоже радовала ее. Когда они, Кейт и Майкл, распрощавшись с активной жизнью, уедут отсюда, то не о доме будет тосковать Кейт, а о саде – поистине прекрасном, каким бывает только английский сад после почти двадцати лет неусыпных, любовных забот. Глядишь на него, и кажется, что не человеческие руки взрастили его, а он сам, как по волшебству, поднялся из земли, раскидав тут лужайку, там – группку лилий, подальше беседку из вьющихся роз и повсюду островки разнотравья. Круглый год там пели птицы. Нежно дул ветерок. Там не было клочка земли, которого бы Кейт не знала, к которому не приложила бы рук, который не возделала бы сама – с помощью земляных червей, конечно.

Она сидела, вдыхая аромат роз, лаванды и чабреца, и наблюдала, как от дома к ней идут муж и его гость.

Звали гостя Алан Пост, и он не имел никакого отношения к медицине; он был международным чиновником и служил в одном из учреждений Организации Объединенных Наций. Познакомился он с доктором Майклом Брауном в зале ожидания Лос-Анджелесского аэропорта – самолет, которым оба должны были лететь, задержался из-за тумана. Коротая время, они играли в шахматы и потягивали виски, а под конец обменялись адресами. Неделю тому назад они случайно столкнулись на Гудж-стрит и зашли куда-то пообедать. После этого Майкл пригласил Алана к себе провести воскресный день в семейном кругу.

Если бы не было перебоев с электричеством, то Брауны приготовили бы традиционно-английский воскресный обед – не ради себя, конечно, ибо они давно уже отошли от старинных обычаев, а ради того, чтобы угостить Алана; у них даже была давняя семейная шутка о том, что они, как крестьяне, наживающиеся на туристском буме, неизменно предлагают своим друзьям-иностранцам блюда английской национальной кухни. Но сегодня шеф-поваром была Эйлин, а ее помощником – Тим. И перед тем как куда-то убежать по своим девичьим делам, Эйлин подала на стол холодный турецкий суп из огурцов, шиш-кебаб на вертеле и ледяной абрикосовый шербет – холодильник работал на газе. За обедом было выпито немало «Сангрии»

[1]

– рецепт привез в прошлом году из Испании средний сын.

После обеда Майкл и Алан Пост не сразу встали из-за стола и с увлечением продолжали разговор, который они позднее перенесли наверх, в кабинет хозяина. Кейт налила кофе в симпатичные пластмассовые чашечки, которыми стала пользоваться для сервировки стола на воздухе с тех пор, как однажды к ним в сад в погоне за каким-то своим недругом ворвалась соседская собака и вдребезги разнесла ее лучший фарфоровый сервиз. Подав кофе и шоколадные вафли, она изобразила на лице вежливую улыбку, за которой, как за хорошей ширмой, можно было думать о чем-то своем. В данный момент она думала о муже.

Когда он вот так поглощен захватывающей беседой с друзьями, особенно с приезжими иностранцами, он отдаляется от нее, становится чужим. Объяснялось это вовсе не тем, что он принадлежал к людям, которые ведут себя по-разному в зависимости от окружения, – просто когда он бывал, например, с Аланом Постом, создавалось впечатление, что вокруг Майкла образуется особая, более утонченная атмосфера, атмосфера окрыленности, плечи его расправлялись, словно у него вырастали крылья… В прошлом году, когда Кейт сопровождала мужа в Штаты, она не раз была свидетельницей такого душевного подъема; она почувствовала тогда, будто все годы их совместной жизни он хранил в своих внутренних кладовых нерастраченный запас духовных сил, которым не находил применения в рамках семьи; Кейт и Майкл, разумеется, проанализировали ее впечатления и ощущения. Она питала тайную надежду, что и он ответит ей таким же признанием, но муж ничего не сказал. Она сидела и думала, что вот в этом году целых четыре месяца он будет один, без жены, лишь время от времени встречаясь с дочерью; и другая улыбка – сухая, ироничная – появилась у нее на лице. Она отдавала себе в этом отчет, она, как говорится, «отработала» эту улыбку. При других обстоятельствах – если бы, скажем, какая-нибудь женщина помоложе (не ее ровесница, не такая, как Мэри Финчли) стала искать у Кейт ответа на этот животрепещущий вопрос – она бы, наверное, откинувшись небрежно на спинку стула и укрывшись за броней иронии, тоном умудренной опытом женщины ответила: «Все мы в молодости придаем слишком большое значение пустякам – кто из мужчин не флиртует? Право же, это не в счет в здоровом прочном браке!» На смену прежней полуулыбке-полугримасе пришло нечто весьма смахивающее на ликование: удалось-таки обойти расставленную ловушку, избежать опасности… Сидя под раскидистым деревом, слегка касаясь ручки кофейника, как бы давая этим понять: кофейник полон, пейте сколько угодно, – и не переставая улыбаться, она вдруг услышала внутренний голос, говоривший ей: «А ведь ты сама себя беспардонно обманываешь! Чудовищно! Зачем все это нужно? Есть в этом что-то такое, от чего ты сознательно отводишь глаза». Она прислушалась: кажется, мужчины заговорили о чем-то, касающемся и ее.