— Пока есть возможность действовать, надо действовать, — заявил я.

— Логично, — откомментировал один из спецназовцев. — Но ты уверен, Алексей, что эта Гильдия нам не помешает? Может, надо принять какие-то меры для того, чтоб её нейтрализовать нафиг?

— Какие, например? — Обсуждение немедленно пошло по кругу, и вскоре возникло несколько вариантов, разнородных по разумности и осуществимости. — Вот, что! Надо бы у фигуранта нашего спросить.

— Спросить-то можно. — Леонид с сомнением рассматривал безучастное, словно из камня выточенное лицо монильца. — Вот только как у него с инициативой?

— Похоже, что никак. Но отдать приказ своим сатрапам он, наверное, пока ещё способен. Может, разрисуем ситуацию так, будто бы он тут обработкой меня и моих людей занимается, и потому отлучиться не может?

— Во главе Совета, что ли?

— Претория.

— Да один хрен! Неубедительно как-то. Что он тут, живёт у тебя в гостях и вместе со своими людьми уговаривает сдаться? Абсурд. Даже дебил не поверит.

— Откуда мы знаем, может, они там сами обманываться рады. Ведь необходимость иметь весь Преторий под рукой можно оправдать трудностями в обработке аин… — Я замолчал, потому что у меня забрезжила идея. — М-м-м… Ещё вариант — можно ученика этого чародейского сына спросить. Может, он подаст хорошую идею.

— Ты его тоже вот так обработал?

— Нет. Но у меня есть смутное подозрение, что парень не в курсе, что с ним собирался сделать любимый учитель. Не в курсе, а?

— Он не знал, — прозвучало в ответ из уст главы Гильдии.

— Во-от… Любопытно, какой будет его реакция.

— Чтоб увидеть реакцию, тебе придётся продемонстрировать ему не только показания учителя, но и его самого, — с показательным хладнокровием подсказала аин. — А ученик вряд ли дурак. Он сразу поймёт, что с учителем случилось. И тогда тебе ученичка отпускать от себя будет опасно. Раззвонит. Без сомнений.

— Мы же сошлись на том, что никого из них я отпускать не рискну, пока не обезврежу на полные сто! Уж лучше пришибу тогда. Что ж поделать, раз я такая сволочь.

— И потом — ученик может не поверить, что учитель это говорит от себя. Ты сейчас своему фактотуму можешь всё что угодно приказать.

— Извини, но это их кухня. Ребята всегда смогут перейти на разговор о своих гильдейских делах, в которых я не смыслю. Если ученичок захочет, он сможет убедиться в том, от себя говорит мой фактотум или от меня.

— Согласна. Соображаешь.

— Приходится.

— Но лишь отчасти. Говорю же — приказать всё, что угодно. Поэтому я однако ж посоветовала бы тебе расстараться и попробовать представить своему пленнику что-то вроде неопровержимого документа. У твоего фактотума на лице написано, что он фактотум. И тут уж любой вменяемый маг будет начеку и не поверит ничему, кроме, может быть, только самых очевидных вещей. А отношение и намерения близкого человека — вещи неочевидные.

— Пожалуй, ты права. Можно попробовать и идею с письмом.

Как ни странно, но проще всего оказалось добиться от своего фактотума письма, правдоподобно написанного якобы на имя одного из советников Претория. Он даже подсказал мне, какая бумага нужна и какие чернила, сам подобрал перо, чтоб не промахнуться и всё сделать убедительно. Однако уже по первому разговору стало ясно, что притвориться собой прежним Сын чародея не может. Просто не может — и всё. Чем больше он пытался, тем большую фальшь отмечали я и моя аин, прямо извертевшаяся и исшипевшаяся во мне.

— Мы его совсем не знаем как человека. А ученик его знает многие годы. Мигом всё поймёт.

— Значит, остаётся только письмо.

Впрочем, оставалось не только письмо. Сын чародея многое рассказал мне о том, где и как можно наложить лапу на архив Гильдии Тени. Такой возможностью, конечно, мы не могли не воспользоваться. Пока два моих монильских секретаря только начали разбирать кованые сундуки, набитые бумагами, а порученец Дьюргама только искал расшифровщика, способного по подсказкам верховного гильдейца прочесть все эти бумаги, но уже сейчас было очевидно, что там — много ценного.

Так что я без лишних разговоров, уповая на любопытство своего пленника и убедительность доказательств, которой мои дилетантские пояснения могли лишь причинить вред, предъявил ученику не только письмо, но и кое-какие другие документы. Фактотум заверил, что не планировал демонстрировать их ему ни в коем случае. Так что тут мне вряд ли грозила опасность развеять впечатление от первого «документа» демонстрацией последующих.

Против ожиданий ученик оказался совсем не молодым человеком, не мальчишкой, которого можно представить себе сидящим на пятках и вдохновенно внимающим словам Великого гуру. Это был пожилой человек, бесспорно сильный маг и, наверное, неплохой политик. Но когда он читал письмо, душевное равновесие на время покинуло его. Он побледнел, потом налился кровью, потом снова выцвел, как старая фотография. Не сразу ему удалось взять себя в руки и, обернувшись ко мне, холодно вопросить:

— Что это такое?

— Письмо, — невозмутимо ответил я.

— Я вижу. Откуда оно у вас? Кто его писал? И почему вы мне его показываете?

— Отвечать по порядку? Извольте. Откуда письмо? Ну, попал к нам один ваш небольшой архив, и я в нём, конечно, порылся. Так уж получилось. И мне кажется, что вы прекрасно понимаете, кто именно писал это письмо. А вот последний вопрос меня удивляет. Я полагал, вам эта бумага будет особенно интересна. А раз так, — мне надлежало приложить усилия к тому, чтоб собеседник не почуял правду. И не догадался, что документ изготовлен именно для демонстрации, лично для него, — вы лучше, чем кто-либо, сумеете объяснить её значение. Объяснить мне. Всё-таки меня эта тема тоже касается. Аин-то теперь принадлежит мне.

Гильдеец взглянул на меня очень холодно, и я почуял в нём достойного противника. Может, ещё и в этом причина, почему учитель решил сделать из своего ученика и преемника послушную марионетку? Он наверняка мог увидеть в нём угрозу, раз уж даже я уловил её всего за пару минут нашего общения.

— Курия, совершившая нападение на Гильдию, отдаёт ли себе отчёт в том, к чему это может привести?

— Курия, если бы напала на Гильдию, наверное, всё бы понимала. Но прошу никому постороннему не приписывать моих личных подвигов.

— Подвигов?! Так вы это называете?!

— Ну, не надо вставать в позу оскорблённой невинности. Победить в поединке, который к тому же был тебе грубо навязан — вполне себе подвиг.

— То есть вы утверждаете, что Курия тут ни при чём? Может, будете утверждать и то, что она не в курсе?

— Думаю, догадывается. Но либо не хочет ссориться с таким ценным человеком, как я, либо и сама имеет на вас зуб. И, как видите, аккуратно держится в стороне. А я что — дурак: спрашивать о причинах невмешательства? Ведь в этом случае Курии придётся ответить, придётся занять какую-то позицию. А она может оказаться любой, а том числе и той, которая меня не устроит.