Но, по словам мамы, Эви рада, что скоро пойдет в школу, а это главное.

— Я записалась на экскурсию по школе завтра, на два часа. Хочешь с нами?

Она даже застонала от разочарования.

— Завтра у меня остеопат. Я уже отменяла его на той неделе, когда надо было забрать твои ключи, помнишь? — Только глухой не распознал бы почти не скрываемый упрек. — Не думаю, что врач обрадуется, если я повторю тот же финт завтра. Но про школу хочу знать все, так что расскажете, когда вернетесь.

Маме, конечно, нравилось время от времени напоминать о собственной значимости, но, по правде говоря, она действительно выручала. Даже не представляю, как бы мы жили без нее после смерти Эндрю.

Два года назад его снова отправили в Афганистан в составе военной миссии.

Особое задание.

Так выразился пришедший за ним сержант и добавил еще несколько слов, смысл которых сводился к тому, что Эндрю должен считать за честь, что выбор пал на него.

Так оно и было. Мой муж был благодарен командованию.

Как я тогда мечтала, чтобы случилось чудо и он отказался покидать нас!

Но стоило только намекнуть на это, как он ответил: «Это мой долг», и я поняла — тема закрыта.

Знал бы он тогда, что подписывает приговор…

Не только себе — всем нам.

Я знала — Эндрю любит меня и дочку, но нам было не по силам соперничать с его любовью к родине и работе, и я просто смирилась с тем, что после того визита мы сразу отошли на второй план.

Когда мы познакомились, он уже давно не общался с родителями, но после катастрофы я пыталась наладить с ними контакт: написала об Эви, предложила приехать в Ливерпуль, чтобы они могли познакомиться с внучкой. Однако ответа не получила.

А вот моя мама сильно помогла деньгами, хотя за три года до этого у нее тоже умер муж и она осталась почти ни с чем.

Раньше проблемы с сердцем были у моего папы. Это продолжалось не один год, и она прошла через все круги ада в попытках его вылечить. Но он все равно умер, а два года спустя мама записалась в местную группу по туризму и познакомилась там с Брайаном.

Мы надеялись, что с ним она будет счастлива, как вдруг, всего через полгода, у него обнаружили рак в терминальной стадии, и все повторилось.

Иногда бывает так трудно отделаться от мысли, что жизнь в общем-то полный отстой…

Наши дни

Королевский медицинский центр, Ноттингем

Я смотрю в пустой белый потолок и думаю о том, как дешевая водоэмульсионка ухитряется превращать осколки света, падающие на нее из окна, в настоящие лазерные стрелы.

Вид не меняется никогда. До тех пор пока кто-то — или что-то — не внесет в него разнообразие извне. Так, вчера по бескрайней белизне пространства ползала черная муха. Она остановилась прямо в той точке, куда упирается мой взгляд, и принялась чистить передние лапки.

И чем дольше я на нее смотрела, тем больше мне казалось, что она увеличивается в размерах. Настолько, что получалось разглядеть радужные фасетчатые глаза и то, как движется хоботок.

Видеть эту бесполезную тварь было бесконечно противно, но не было возможности ни прогнать ее, ни отвести глаз. Даже муха способна сейчас на большее, чем я.

Сегодня мухи на потолке нет. Она улетела на свою мушиную свободу, устав от моей неподвижной безнадежности.

Я ищу в сознании подсказки о том, что со мной случилось. Как я оказалась здесь.

В отличие от моего тела, мои мысли всё еще живы. Они копошатся в голове, ждут, когда я наконец-то поймаю их.

* * *

Был обычный вечер, я сидела дома. Смотрела телевизор, потом пошла на кухню сделать чего-нибудь горяченького, скорее всего размышляя о том, что предстоит сделать до сна: загрузить стиралку, погасить свет, приготовить одежду Эви на завтра.

Чайник выскользнул из руки, плеснув кипятком; я вскрикнула.

Звуки вдруг стали очень громкими. Голоса из телевизора, стук чайника по полу — как будто кто-то бил в литавры прямо над ухом.

Нет, перед моими глазами не опустился черный занавес. Не было ни ярких вспышек, ни цветных снов. Я не взлетела к потолку и не смотрела оттуда на себя сверху вниз. Просто сначала все было, и вдруг ничего не стало. Только огромная пустота, и посреди нее — я.

Очнулась я уже здесь.

«Это был инсульт», — сказали врачи. Они стояли рядом и разговаривали, записывая что-то в блокнотах.

Обширный инсульт. После такого с людьми часто случаются плохие вещи — я видела это на плакатах «Повышения осведомленности» в хирургической. Да, здешние врачи немало знают о том, что инсульт может сделать с человеком.

Но есть кое-что, чего они не знают.

Они не знают, что стало со мной потом. Не знают, что я заперта в себе самой, как муха в янтаре.

Трубка проходит вверх по носу и вниз по горлу. Кормит меня. Еще одна трубка в моем боку убирает отходы.

Я много что умею делать, но только в воображении.

На стене висят часы, не могу я снять трусы.

Знаю, что жива, раз до сих пор могу сочинять глупые стишки наподобие этого. В основном про часы. А еще отчетливо помню звонкий смех Эви и нежный овал ее личика.

Машина этого не умеет.

Часы — то единственное, что постоянно меняется в этой комнате. А еще это единственный предмет, который я вижу, — расплывчатый контур фигуры на краю поля моего зрения.

Сердце начинает стучать чаще и громче.

Это из-за бьющихся в голове мыслей.

Потому что я жива.

Я жива.

Я.

ЖИ.

ВА.

Я снова и снова кричу эти слова, но вокруг по-прежнему тишина.

Три года назад

Тони

— В час привезут мебель, — донесся мамин голос из другой комнаты. — Можешь начинать распаковывать вещи, если хочешь.

Но я не хотела. Не хотела доставать что-нибудь из коробок, не хотела ударять палец о палец. Даже садиться в свой старенький «Фиат Пунто» и ехать за дочкой в дурацкий детский клуб и то не хотелось.

«Фиату», кстати, давно нужен ремонт — его выхлопная труба злокозненно отравляла атмосферу вонючим дымом, но денег у меня не было.

Как и выбора.

— Поеду, съезжу за Эви. — Я схватила ключи от машины с кухонного стола и, не дожидаясь ответа, выскочила за дверь. Хотелось оказаться подальше от этого дома хотя бы на некоторое время.

Снаружи орало радио, наполняя улицу ревом попсы и атмосферными помехами. Я оглянулась в поисках источника звука и увидела на первом этаже соседского дома открытое окно. Звуки неслись оттуда.