телевизора.

11

– Да вроде, все как обычно. Что-то помню, что-то нет. .

Вчерашний вечер помню отчетливо. У Андрейки, моего

внука, был день рождения. За столом сидели: Сережа –

мой сын, со своей женой и Наташа – дочка, с Андрейкой.

А потом меня увезли. Господи, да они же волнуются…

Последние слова Василий Семенович произносил

растерянно, и все более замедляясь.

– Да, да, – подтвердил его немой вопрос старший,

виновато пожав плечами, – они давно уже не волнуются…

Ни дети, ни внуки, ни все пра-пра-пра…

– Вы оживили только меня?

– Да.

Некоторое время Нефедов сидел с открытыми, но

слепыми глазами. Они не тревожили его, не торопили

события.

– Я не верю! – вдруг заявил он. – Здесь все такое же, как

у нас.

– Специально, такое же, – уточнил старший, – ведь мы

хотим плавно перевести вас в наше время. Но вот и

новенькое…

Он подошел к стене, и там распахнулось окно.

– Взгляните. Но, прошу вас, поспокойней…

Нефедов, настороженный уже тем как странно, само

собой, отворилось окно, подошел и обомлел. Снаружи

оказался чужой фантастический город с причудливыми,

разноцветными крышами.

– Кино, да и только, – поневоле зачарованно произнес

Василий Семенович.

В небе в два слоя или в два яруса вились какие-то

разноцветные точки. Особенно стремительны были те, что

находились на втором ярусе: их скорость, кажется,

превосходила скорость реактивных самолетов. Уже одно

это мельтешение придавало миру совершенно иной образ:

мир казался плотней и объемней, потому что пространство

было, как бы обозначено, этими предметами до

12

головокружительной высоты. Нефедов смотрел вверх, как

вдруг совсем близко из-за ближайшего здания взмыло в

небо одно такое приспособление, похожее на каплю. Под

ее светлым колпаком можно было заметить людей.

Буквально за какие-то секунды капля затерялась в общем

мельтешении.

– Как называется ваш транспорт? – спросил Нефедов.

– А вы бы как назвали? На что это похоже? – сказал

старший.

– На мошек, – ответил Нефедов.

– Что ж, довольно точно, – засмеявшись, сказал

восстановитель. – Это одно из, скажем так,

неофициальных названий. А на самом деле эту мошку

называют «леттрам».

– Но как они не путаются, ведь это же целый рой? И

направляющих у них нет. .

– Направляющие есть. Конечно, не рельсы, как у ваших

поездов и трамваев. Просто каждая такая «мошка» точно

вычисляет координаты своего движения, согласно

движения других «мошек». То есть, она движется по тем

же направляющим, которые мгновенно прокладываются

перед ней. Отсюда и название транспорта: «леттрам» или

«летающий трамвай».

«Леттрам… Придумают тоже…», – подумал Нефедов.

Он приблизился к окну, но не обнаружил в нем стекла. Он

протянул руку, и пальцы уперлись в твердую невидимую

преграду.

– Господи, – сказал Нефедов, – какие чистые у вас

стекла, они даже не отсвечивают.

– Это не стекло, – пояснил старший, – а простекло. И

хотя «стекло» в этом слове звучит, но на самом деле это

нечто иное. Это даже не вещество. Это твердое,

непроницаемое состояние пространства. Хотя оно может

быть и пластичным. Теперь вы можете протянуть туда руку,

13

высунуть голову и простекло, как бы вытянется за вами,

продолжая вас защищать.

Василий Семенович сунул руку в окно, и оказалось, что

никакой преграды там уже нет, хотя рука не ощутила

наружной температуры.

– Что значит «теперь»? – спросил он. – Ведь вы ничего

для этого не сделали…

– Как это не сделал? Я подумал, – ответил старший. –

Многие предметы и не только предметы, как, например, то

же простекло, которое не является предметом,

подчиняются желаниям человека, если, конечно, другой

человек не желает в это время противоположного.

Нефедову

потребовалась

порядочная

по

продолжительности пауза, чтобы усвоить эту невероятную

информацию.

– Ну, хорошо, – проговорил он, – а если я хочу

подышать воздухом без всякого простекла?

– Пожалуйста, – сказал восстановитель.

О том, что окно открылось, можно было догадаться по

легкому порыву воздуха, по вдруг зашумевшей листве

деревьев. И Нефедов невольно ушел в наблюдение. Окно

находилось на уровне шестого-седьмого этажа.

Разноформенные жилища, созданные, казалось, тысячами

разных архитекторов, стояли в беспорядке, и без всяких

автомобилей. Там были редкие деревья, кусты и много

короткой травы. Людей, одетых легко, цветасто и

полупрозрачно было не много. Нефедов не успел их

толком разглядеть, как его внимание отвлекла старая белая

лошадь, которая вышла на лужайку перед домом и стала

щипать траву. Василий Семенович сделал усилие, чтобы

обойтись без восклицаний.

– А что это за город? – спросил он.

– Тот, в котором вы жили…

– Не велико ли совпадение? – подозрительно спросил

Нефедов. – Если восстановление произошло впервые в

14

истории, то почему ваша лаборатория находится именно в

моем городе?

– Нам пришлось считаться со структурой пространства,

– объяснил старший. – Пространство – это единственная

координата, оставшаяся для вас неизменной. В дальнейшей

работе по восстановлению это будет не так важно, но в

первый раз мы стремились к абсолютной чистоте

15

эксперимента. Институт восстановления начали строить

лишь после того, как был определен кандидат на

воскрешение. Понятно, что был выбран именно этот

город.

Василий Семенович вернулся к кровати, как к родному

островку и сел.

– Можно мне побыть одному? – попросил он. – Я хочу

придти в себя.

Когда они вышли, Нефедов еще раз внимательно

осмотрелся вокруг. Было ли это именно той палатой, куда

его привезли? Помнится, еще по дороге в «скорой» ему

сделали какой-то укол, потому что он задыхался и здесь он

сразу попросил поставить кровать ближе к окну, к свежему

воздуху. И когда один из санитаров взялся за верхнюю

никелированную трубку кровати, то она вылетела из

гнезда. Помнится санитар, еще матюгнулся в полголоса на

больничное оборудование и, забыв о больном, начал с

таким остервенением вколачивать ладонью трубку на

место, что кровать просто загудела… Вспомнив это,

Нефедов вскочил, дернул за спинку, и трубка осталась в

руках. Некоторое время он стоял в оцепенении. И эта

конкретика: прохлада металла, на котором оставались и тут

же гасли влажные следы от пальцев, обломанный край

тумбочки о который, видимо, открывали бутылки с

минералкой и лимонадом, неприятный больничный запах –

его потрясла. Да как возможно все это так ясно видеть,

слышать, ощущать, но быть в другом времени?! Как

уразуметь, что на этой самой кровати ты лежал два с

лишним тысячелетия назад и на ней же умер? Так просто

не бывает. Нефедов вставил трубку на место, ощупал себя,

задрал широкую штанину пижамных брюк и,

вывернувшись, заглянул себе под коленку, помня «тайную»

родинку,