потрепала. Где прежний лоск, где галантность в обхождении. А комната! — он скептически огляделся. — Это же хлев! Помнится, в одиннадцатом году вы как метеор сверкали на фоне тусклых одесских светил Фемиды. А теперь поблекли, изрядно поблекли.

— Сил больше нет! — Грамматиков опустился на оттоманку и сжал голову руками. — Живу, как в кошмаре.

— Совесть, что ли, мучает? — участливо спросил Аркашка.

— Какая, к черту, совесть, — рассердился Грамматиков. — Жизнь распроклятая! Собачья!

— Граждане-товарищи потрясли! — догадался Аркашка. — Любопытствую: сколько с такого хлюпика, как вы, они могли вытряхнуть?

— Аркашка! Без личностей! — прикрикнул Константин Георгиевич.

Адвокат будто и не слышал. Встал, прошелся по комнате. Потом уселся напротив Константина Георгиевича.

— Вы умный человек, — начал он, глядя в лицо собеседника. — Ответьте мне на вопрос: долго еще продержатся большевики? Месяц, два? Год, пять? А может, десять?

— Большевики за власть уцепились крепко, — убежденно ответил Константин Георгиевич и, уловив недоуменный взгляд адвоката, пояснил: — Революция потому и называется революцией, что свергает старый строй и утверждает новый. А к прежнему возвращаться не хочет. Неужели вы не понимаете этой школьной истины?

Адвокат явно обиделся. С независимым видом он откинулся на спинку стула и холодным тоном спросил:

— Если вы столь уверены в большевиках, то почему не идете в Смольный и не предлагаете им свои услуги?

Константин Георгиевич рассмеялся:

— Вы, Грамматиков, глупее, чем я предполагал. Аркашка— простая душа — тот с полунамека понял, что к чему. А вы — русский интеллигент, юрист с университетским образованием… Впрочем, таких интеллигентов, как вы, всегда отличала недальновидность.

— Смеетесь! Смеетесь в такой грозный для России час! Когда жизнь и кровь лучших сынов отечества взывает о мести! Вы смеете…

— Повторяю, — зло перебил адвоката Константин Георгиевич, — вы глупы, господин Грамматиков. Но вы мне нужны. Слушайте, что я вам скажу — вы, бывший ходатай по делам.

Константин Георгиевич встал, прошелся по комнате. Его пухлый рот скривился в надменной улыбке. Грамматиков исподлобья наблюдал за гостем, а Аркашка дремал, положив голову на могучие кулаки.

— Только человек с вывернутыми мозгами не замечает, что большевики прочно стоят у власти. — Константин Георгиевич нахмурился. — Именно потому я здесь. Мне оказана высокая честь освободить Россию от большевистской тирании и возвратить этому колоссу…

— Престол?

— Престол царя-батюшки, парламент или сейм — дело не в вывеске. Главное — победить, уничтожить красную опасность, которая отсюда, из России, чего доброго, начнет расползаться во все части земного шара.

Грамматиков слушал, не поднимая головы. Слова, произносимые Константином Георгиевичем, доходили до него как отголоски чего-то уже слышанного и осознанного. Он старался и никак не мог вспомнить, где, от кого уже слышал эти трескучие фразы. В сумасшедшем доме, когда бывал там по делам службы? Помнится, и Керенский любил блеснуть перед дамами подобными сентенциями. Какая чушь! Этот авантюрист старается уверить его, что один человек способен свергнуть власть, которую захватила в. свои руки безликая толпа. Нет, мир катится в пропасть! А Аркашка — мерзкий тип — храпит на всю комнату.

Между тем Константин Георгиевич говорил, что привлечет на свою сторону офицерство, объединит силы промышленников и землевладельцев. Он развивал свои мысли с последовательностью маньяка. Но за каждым словом Грамматиков вдруг стал чувствовать какую-то беспощадную силу, удесятеренную злобой и ненавистью этого непонятного и страшного человека.

— Захватив власть, большевики выполнили лишь самую легкую задачу. Это признает и их Ленин. Удержать эту власть гораздо труднее. Мы и должны помешать им утвердиться. Взорвать большевистскую клику изнутри, натравить на них кайзера, наконец, просто арестовать и уничтожить главарей — вот некоторые из путей, по которым я пойду. Вы спросите, где взять силы? Они неисчислимы! Достаточно выйти на улицу и бросить клич. К нам стянутся подлинные патриоты…

— Такие, как этот, — Грамматиков кивнул на спящего Аркашку.

— А почему бы и нет? Цель оправдывает средства. Революцию, как и контрреволюцию, не делают в белых перчатках.

— Что же вы предлагаете мне? — Грамматиков встал и подошел к Константину Георгиевичу. — Выйти на улицу? Бросить клич?

— Фи! Приберегите демагогию для судебных разбирательств. Во-первых, мне надо определенно знать: идете ли вы со мной?

— Допустим,

— Да или нет?

— Я готов идти с кем угодно, лишь бы кончилось это прозябание, эта собачья жизнь.

— Тогда вот что, — гость сел и, придвинув стул, жестом пригласил Грамматикова. — Будем говорить как деловые люди. Денег у тебя, конечно, нет? Понятно. Этого, — он достал из кармана пачку банкнот, — на первый случай будет достаточно. Мне нужны верные люди. Группами по пять-шесть человек. Чем больше таких групп — тем лучше… Шуберский цел?

— Как будто.

— А Вячеслав Орловский?

— Служит в ЧК.

— Это хорошо! — Константин Георгиевич удовлетворенно потер руки. — Нам нужны свои люди во всех большевистских органах. Пусть идут туда, пусть каются в грехах, бьют себя в грудь и творят большевистские молитвы. Это нам на руку. Взорвать Советы изнутри! Ты понял мою мысль?

— В общих чертах.

— Завтра разыщи Орловского и потребуй от него, чтобы он достал мандат ЧК на имя… Ну скажем… Константина Георгиевича Релинского.

— Не согласится он…

— А ты намекни ему, что мне не составляет труда ознакомить чекистов с некоторыми подробностями биографии этого господина.

— Служба в охранке?

— Вот именно. И еще: мне нужна квартира, а лучше — две или три, — где бы я мог видеться со своими друзьями. Устроишь? Вот и отлично. Встречаться будем очень редко.

3

Под вечер Эдуард Петрович пришел на набережную Невы. Сегодня он написал письмо Эльзе — коротенькую записку: жив, здоров, нога болит все меньше и меньше— и никак не мог придумать, как отправить его в оккупированную немцами Ригу. Оказии в полку, естественно, не могло быть, почта… Какая уж тут почта! И все-таки было приятно, что сегодня он поговорил с Эльзой. И, наверное, поэтому настроение, не в пример другим дням, было хорошим, а ноющая боль в ноге утихла.

Нева, покрытая бело-синими торосами, затаенно молчала. Тусклое солнце уже скрылось за горизонтом, и лишь в последних лучах его, на противоположном берегу, желтыми бликами сверкал шпиль Петропавловской крепости. Почти отчетливо стал виден костер, разведенный прямо на льду, у крепости. Возле него суетились фигуры людей. Справа и слева от них неподвижно чернели треугольники — винтовки в козлах.

И Эдуард Петрович не выдержал: варежки — в карман, крепко растер ладони, сунул их за пазуху потертой шинели и, когда почувствовал — пальцы отошли, достал блокнот. И вот уже карандаш быстро скользит по бумаге. Норовистый ветер старается перевернуть страницы, обжигает пальцы холодом. Но все же Эдуарду Петровичу удалось положить