— Будем ужинать?

— Нет. Просто посиди в общем зале. Закажи что-нибудь. Присмотрись, что за люди там… Если встретишь знакомых - не узнавай. Ну, а если нашим ребятам понадобится - помоги.

— Ясно.

На углу Литейного они расстались. Эдуар Петрович постоял немного, будто раздумывая, куда идти, потом плотнее запахнул шинель и зашагал, припадая на раненую ногу.

4

В дымном тумане у потолка плавали тусклые люстры. Ресторан разноголосо гудел. Оркестрик выбивался из сил, пытаясь перекрыть сбивчивым ритмом говор подгулявших посетителей.

Эдуард Петрович отыскал единственный свободный стул — у стены — за двухместным столиком. Напротив него, уронив кудлатую голову на согнутые руки, спал какой-то парень в поношенной офицерской гимнастерке.

Поджидая официанта, Берзин осмотрелся.

Френчи и кителя, длиннополые сюртуки, вышедшие из моды еще перед, войной, и будто вкрапленные в них цветастые платья женщин. Спертый, прогорклый воздух. Расплывчатые, неосязаемые лица, среди которых преобладали лоснящиеся физиономии бывших «господ интендантов».

За соседним столиком, уставленным бутылками и снедью, толстый, с отекшим лицом усатый субъект что-то втолковывал высокому, с военной выправкой моряку. Изредка оттуда долетали полуобрывки фраз: «…суконце-то было с изъяном…», «…за ценой не постоим…» Моряк мотал головой и, брезгливо морща горбатый нос, цедил из стакана липкую жидкость.

Гражданских было мало. Они как-то затерялись в этом хмельном мирке. И, наверное, поэтому Эдуарду Петровичу показалось, что сидит он сейчас среди мрачных, опустившихся резервистов, давно потерявших надежду возвратиться в строй.

«Гниль пакостная», — с гадливостью подумал он, окидывая взглядом зал. И в душе его вдруг стала закипать злость на Якова Христофоровича, который, не сказав что к чему, заставил сидеть в этом вонючем кабаке.

Подошел официант. Толкнул в бок соседа:

— Здесь спать не полагается.

Тот поднял голову. Эдуард Петрович увидел курносое мальчишеское лицо. Парень промямлил что-то невнятное и снова уронил голову.

— Оставьте его, — сказал Берзин официанту. — Проспится и сам уйдет. А мне принесите что-нибудь выпить и закусить.

Официант ушел.

В дальнем углу зала вспыхнула драка. Кто-то кричал пронзительным бабьим голосом: «Расстрелять его, подлеца!» Волосатые руки махали бутылками. Звенела посуда.

Драка кончилась так же внезапно, как и началась. Никто так и не понял — кого, за что и почему били.

Потом на крохотную эстраду взобрался подагрический старичок в лоснящемся фраке и стал петь. Голос у него был тонкий, надтреснутый. Пел старичок вяло. Но мелодия— грустная, тягучая — понравилась Эдуарду Петровичу. Он стал прислушиваться, пытаясь разобрать слова, и не заметил, как в зале появился широкоплечий, рыжеватый парень. Наглое скуластое лицо его со смуглой кожей, губастым ртом и маленькими глазками-щелями выражало откровенную скуку ресторанного завсегдатая. За ним, неуклюже переставляя ноги, развалистой походкой шел детина в бескозырке без ленточек и узком, явно с чужого плеча, бушлате. Широченные брюки-клеш как паруса колыхались вокруг его ног.

Новые клиенты сели за разные столики, будто не знали друг друга.

Говорят, что рестораны — и фешенебельные, сверкающие хрустальным ореолом, и убогие, пропитанные запахами сивухи, — все живут двоякой жизнью. Одна — явная — открыта на всеобщее обозрение и влечет к себе неопытных юнцов ложной красивостью, а вторая — подспудная — привлекает дельцов, проходимцев, жуликов и аферистов разных мастей.

Ресторан Сергея Палкина также вел двойную жизнь. Явная — с жалкими остатками купеческих радостей, угодливости и скучной сутолоки — шла в общем зале. Тайная— велась в кабинетах, куда простых клиентов не пускали.

5

В одном из таких кабинетов суетился сам Сергей Палкин — уже немолодой, с внушительным брюшком человек. Он отдавал последние распоряжения лакеям, накрывавшим большой круглый стол.

Белоснежная скатерть, хрустальные вазы и бокалы, серебряные ведерки со льдом для шампанского, «вдовы Клико» — все это было резким контрастом с убогой роскошью общего зала.

По тому, как Палкин внимательно огладывал стол, подправлял приборы, вновь и вновь просматривал на свет искрящиеся рюмки, можно было понять, что он ждет высоких гостей.

— Как в зале? — коротко бросил он лакею.

— Все на местах-с. Не изволите-с беспокоиться.

— Рыжий пришел?

— Точно так-с.

— Вы ему много не подавайте. Напьется…

— Слушаюсь!..

Гости явились точно в назначенный час. Они прошли через специальный ход, бдительно охраняемый бывшим унтером из полицейских.

Первым, откинув портьеру, в кабинете появился среднего роста плотный человек в безукоризненно сшитом костюме. Холодные, слегка выпуклые глаза, чувственный рот, скривленный в надменной улыбке, — все выдавало в нем человека, привыкшего повелевать. Он подчеркнуто вежливо поздоровался с Сергеем Палкиным и негромко спросил:

— Господин Массино еще не приходил?

— Никак нет-с.

— Прошу вас никого сюда не пускать, кроме лиц вам известных.

— Не извольте беспокоиться, господин посол…

Называя гостя послом, Сергей Палкин несколько преувеличивал. Роберт Локкарт, а точнее — Роберт Гамильтон Брюс Локкарт, — был лишь главой английской политической миссии в России. Но он не возражал, когда его величали послом.

Этот дипломат с первой встречи умел понравиться людям— качество, столь высоко ценимое высшими дипломатическими кругами Великобритании. Был он интересным собеседником — в меру остроумным, в меру ироническим, но никогда — откровенным.

Брюс Локкарт окончил закрытое аристократическое учебное заведение и в двадцать четыре года начал свою дипломатическую карьеру. Шотландец по происхождению (Локкарт неизменно подчеркивал, что в его жилах нет ни капли английской крови), характером он во многом походил на свою родину — туманную, иссеченную горами, загадочную. Он верой и правдой служил английскому престолу и отстаивал, интересы англичан, которых, как всякий истинный шотландец, в душе презирал.

Тридцати лет он первый раз появился в Москве и вручил царским властям грамоту вице-консула. Было это за два года до начала войны. Он хорошо говорил по-русски, хорошо разбирался в русской политике и особенно хорошо— в русских интригах. Генералы и актрисы, адвокаты и помещики, купцы и высокопоставленные сановники составляли круг его официальных знакомых. Офицеры-пропойцы, мелкие чиновники, жаждавшие приобщиться к благам мира сего, проститутки и шулера — были неофициальными агентами английского дипломата.

В середине января восемнадцатого года он приехал в Советскую Россию. Причем приехал не просто как очередной уполномоченный очередного кабинета министров, а как доверенное лицо самого Ллой Джорджа. Английский премьер отлично понимал, что в такой сложный период в этой стране нужен человек, который бы сумел в короткий срок разобраться и войти в курс всех русских дел и — что самое главное — способный отстоять интересы «владычицы морей». Ллойд Джорджу казалось, что ловкий и хитрый шотландец с его обширными связями, тонким умом и кипучей энергией сделает то, что никак не удавалось сделать американскому послу