Большая синагога Шибуша, которую я в детстве почитал самой большой синагогой в мире, теперь тоже словно бы съежилась в объеме и осела по высоте. Да и то сказать, глазам, повидавшим многие крепости да храмы, всякая синагога покажется небольшой, даже меньшей, чем она есть на самом деле. И ни одного знакомого лица среди молившихся. Большинство составляли, видимо, люди, живущие поблизости, они пришли первыми и заняли себе места на восточной, обращенной к Иерусалиму, стороне, а все другие ряды оставили пустыми. Время от времени кто-нибудь вставал и принимался расхаживать туда-сюда — то ли желая показать свою важность, то ли просто сиденье оказалось ему тесновато. Свет, который обычно сияет в ночь Судного дня над святым народом, над головами этих людей не сиял, и талиты их его тоже не излучали. В дни моей юности, когда все в городе приходили сюда молиться и каждый, вдобавок к свечам в люстрах, приносил еще и свою свечу, Большая синагога была освещена очень ярко. Но те люстры, надо думать, уворовали во время войны, да и на молитву теперь, видно, тоже не все приходили, вот свечей и стало куда меньше, и света тоже. Раньше и талиты добавляли немного света, сверкая своими серебряными воротничками, но теперь, когда такие украшения исчезли, не стало и этой толики.

Кантор, как мне показалось, не стал продлевать молитву. А возможно, на самом деле и продлил, просто для меня эта молитва была первой по возвращении в родной город, а эта ночь — той первой ночью Судного дня, когда на молитве стоит весь мир, мне хотелось бы продлить ее как можно дольше, вот мне и показалось, что он все укорачивает и укорачивает против положенного. Наконец он закончил, и молившиеся стали вкруг Ковчега[14], чтобы прочесть кадиш скорбящих[15]. Кадиш читали все без исключения, но после этого не стали читать ни псалмы, ни Песню славы[16], ни Песню единства[17], — просто заперли синагогу и разошлись по домам.

А я пошел к реке. И стоял там на мосту, как, бывало, стоял там мой отец, светлой памяти, в такие же ночи. Стоял на мосту над той плывущей водой, один запах которой уже успокаивает жажду и зовет человека к покаянию. В самом деле, ведь та вода, которую ты видишь в эту минуту, — ее только что здесь еще не было и вот-вот снова не будет. И так же этого великого дня, который заповедан нам, чтобы покаяться в наших грехах, тоже только что еще не было и больше никогда на свете не будет. И если не покаешься в этот единственный день, утратишь его навсегда.

Прибывает вода и убывает вода, и как она прибывает, так и убывает, и свежий, очищающий душу запах все время поднимается над нею. И мне вдруг показалось, что с того дня, как я стоял тут с отцом, ничего здесь не изменилось и ничего так и не изменится до скончания веков. Но тут вбежала на мост группа парней и девушек, и все — с сигаретами во рту. Видно, пришли с вечеринки, которую именно в эту ночь устроили, как многие сейчас делают, чтобы показать всему миру, что им даже Судный день нипочем.

Висят недвижно звезды на небосводе, и свет их отражается от речной воды, а между той темнотой и этой мелькают огоньки сигарет. Вот появилась моя тень, разлеглась на мосту. То пересечется с движущимися тенями случайных прохожих, то опять лежит одиноко и дрожит, будто предчувствует, как чужие ноги будут снова ее попирать. Я оторвал глаза от теней и перевел взгляд на небо — взошло ли уже то, похожее на кисть руки, облачко, о котором мы, детьми, говорили, что в ночь Судного дня на небе появляется что-то маленькое и туманное, вроде руки, — как будто Всевышний, благословен будь Он, протягивает в эту минуту Свою руку, чтобы принять в нее кающуюся душу.

Прошла мимо девушка с зажженной сигаретой во рту. Какой-то парень подбежал к ней сзади и крикнул над ухом: «Берегись, усы сожжешь!» Она испугалась и выронила сигарету. Он поднял ее, но не успел даже взять в рот или вернуть девушке, как набежал третий, выхватил сигарету из его пальцев, подхватил девушку под локоть и помчался с ней дальше.

Мало-помалу мост освобождался от прохожих. Одни ушли в город, другие свернули в рощу за бойней, что на берегу Стрыпы, — там, где растут большие дубы. Я снова глянул на речку. Все тот же добрый запах поднимался от нее. Я вдыхал ночной ветерок, наслаждаясь его свежим дыханием. Издалека, со стороны старого рынка, донеслось негромкое звяканье ведра над колодцем. Чуть подальше еле слышно журчала струйка воды, вытекавшая из источника Яна Собеского. А подо мной присоединяла к ним свой голос речная вода. Не та, которую я видел, когда пришел, та уже утекла, и новая заняла ее место. Дрожало в реке отражение луны, и звезд становилось все меньше. «Пора на боковую», — сказал я себе.