и смертями, воплями и стонами, и я боюсь только одного: чтобы не привыкнуть к этим воплям. Закатываюсь в киношку, в джаз, на танцульки — лишь бы уйти от всего, от самого себя. Смеюсь, пляшу, пою, учусь на пять. Радую папашу и мамашу. Получаю от них монету, прогуливаю с братвой, трачу на девчонок. Шлю подарки домой. Или отгрохаю костюмчик — последний стиль. Займу ребятам без отдачи — как взбредет в голову. Соберусь с деньгой — куплю «Яву» одноцилиндровую. Загоню одноцилиндровую, подберу двухцилиндровую.

И снова после прогулов за учебу.

Не могу без учебы, как без поводыря.

В одной комнате со мной проживает еще угловик — студент Сергей Сергеев.

У него такой вид, точно прошел всю войну от Сталинграда до Берлина и расписался на стенах рейхстага. Но его при войне на свете не было: или в пеленках пеленали, или за мамкину юбку цеплялся. Сергей этот сосед тяжелый, но я терплю. Не жалуюсь. Не собираюсь менять — никогда не знаешь, на что выменяешь. В трамвае соседа не выбирают. Нас, счастливых, он ненавидит, презирает. Дружит с подобными себе работягами. А может, и не дружит, я в его жизнь не лезу. Пребываем по своим углам.

Вчера в нашей харчевне познакомился с чудаковатым пареньком. Художник. По имени Виктор. Фамилию не усвоил. Философствующий младенец с прокуренной шкиперской трубкой в зубах. Приходит с этюдниками и учебниками, и трудно определить, что это за учебники — букварь или квантовая механика. Разговорились. Словами перекидывались легко. Что у нас общего? Год рождения? Собирается определиться на факультете производственной эстетики. А пока рисует девчонок. Здорово! Только чирк — и готово. Одним штрихом. Попросил мою нарисовать, думал, откажет, они все с бзиком, эти художники. Нет, ничего, любезно согласился:

— Нарисованная, — говорит, — всегда интереснее. Я свою нарисовал и влюбился. Перестал рисовать — разошлись.

Только он это произнес, подошла девушка. Уверенно присаживается к нашему столику. Виктор мне и говорит:

— Знакомься. Моя бывшая супруга.

Хорошо так, задушевно посидели, попили кофе. Потом еще долго бродили по улицам. Расстались друзьями. Моя Кира после того заявила:

— Наверно, и ты предпочитаешь с женой случайно встречаться? Так я, например, не согласна!

Она очень ревнива, моя Кира. Ревнует к собственной тени. Я сказал ей однажды: «Твоя тень удивительно нежная…» Мы сидели под каштанами, и мне все тогда представлялось весенним и нежным. И песню в те дни пели такую… А Кира посмотрела на меня и говорит:

— Ты уже тени замечаешь! Раньше только на меня глядел.

Виктор Ковальчик о себе

Мне едва исполнилось двадцать лет, когда мы поженились. Я давно уж был самостоятельным человеком, имел свою койку, свой чемодан и авторучку. Ребята еще в школе называли меня стариком, а дома и теперь именуют мальчишкой. Не помню, какие слова говорил я любимой и что она отвечала, но стало ясно, что жить друг без друга не можем. Все наши однокурсники обрадовались событию — кругом уже праздновали свадьбы, а наша группа отставала. О родителях на первых порах как-то не подумали, но потом все устроилось, и они вскоре поправились после предынфарктного состояния.

Свадьбу сыграли весело, на трех такси с музыкой, фотоаппаратами и кинокамерой. Правда, на ленте вместо нас получилась пожарная команда, но это потому, что Семка — оператор на радостях перехватил шампанского.

Через год мы разошлись.

Не помню, какие слова говорили.

Мы не разводились, просто она убежала к своим родителям.

Целую неделю прожили в разлуке. Потом я пошел к ней, бросил каштан в окно и, когда она выглянула, сказал, что довольно, хватит, все живут вместе и мы будем жить вместе. Лара согласилась, что вместе, пожалуй, веселее.

Последний раз мы разошлись перед праздником. Я забыл преподнести цветы, с этого все и началось. К родителям она не убежала, родители заявили:

— Живите, как хотите, и оставьте людей в покое!

Люди, это они. Мы — это мы.

Теперь живем, как хотим. У нас одна комната в коридорной системе. Приземлились на разных полюсах. Лара разместилась на диване, а я самостоятельно живу на раскладушке. Утром вместо приветствия она называет меня законченным себялюбцем, а я отвечаю:

— От такой слышу!

Потом она, как женщина, наспех занимается хозяйством, приготавливает общий омлет, предупреждая, что в последний раз, и убегает на работу в парфюмерный магазин, наверно, строит там глазки покупателям. У меня вечно на уме эти покупатели, особенно в голубой форме с серебряными крылышками.

Мы с Ларой окончили строительный техникум. Не тот, который с железобетонными блоками, а паркового строительства и зеленых насаждений. Насаждения тогда еще широко не проводились, и нам выдали свободные дипломы. Лара временно устроилась в парфюмерии, а я по специальности в городском благоустройстве.

— Городу нужны красивые плевательницы! — сказали мне в управлении. — Создайте, Ковальчик, что-либо новое.

Я проектировал, мучился в поисках недели две, потом заявил руководителю:

— Плевать я хотел на ваши плевательницы!

И уволился по собственному желанию.

Остаток месяца жили на Ларину зарплату.

— Помогаю, как бывшему товарищу, — пояснила она.

На досуге я проектировал озелененные подземные станции метро, так, знаете, для себя, в порядке самодеятельности. Лара посматривала мельком, говорила снисходительно:

— Ничего-о…

Ребята находили решение гениальным:

— Так держать, старик, — хлопали меня по плечу и обещали выдвинуть на соискание.

Потом Ларина зарплата кончилась. Вспомнили о родителях.

Ужинали у моих.

Обедали у стариков Лары.

Обеды, в общем, были неплохие и ужины тоже, но омрачались бесконечными поучениями: вот мы жили так, а вы живете не так.

Однажды я попался на глаза нашему преподавателю.

— Ковальчик! До сих пор болтаетесь без дела! Подавали надежды!

— Я и теперь подаю.

— Сейчас кругом сады, парки. До самого Полярного круга. Неужели не могли устроиться по специальности?

— Я не знаю, в чем моя специальность.

— Затянувшееся детство! Я начинаю понимать, почему у вас, подобных молодых, такое тяготение к коротким штанам и юбкам. Облегченность во всем. Желаете порхать и веселиться. Пусть другие ходят в рабочей робе.

Он смотрел на меня с негодованием и скорбью. Сказать бы ему, что короткие штаны давно вышли из моды, но не хотелось обидеть немолодого педагога. Разумный, знающий человек, относился к нам что называется со всей душой; ученики его кругом, от южных ботанических садов до северных параллелей украшают землю. Но что поделаешь, если я действительно не обрел любви к его специальности. Меня тянет рисовать. Рисовать вообще. Человеку свойственно любить жизнь. Я вижу жизнь в цвете.

С Ларой сохранили студенческую дружбу. Она мне рубашки стирала, а я ей все переглажу, что накопилось — трусишки там, бюстгальтеры. За