казались одинаковыми, милые картинки из модного журнала.

Все чаще думал о Ларе.

Изменился я за это время, что ли, — не мог уж, как прежде, запросто пойти к ней, кинуть камушек в окно и сказать: хватит, мол, вместе лучше…

…В работе преуспеваю. Хвалят. Набил руку. Нет, не только это — увлекает хорошо сделанная, отработанная вещь. Появился аппетит к завершенной форме.

И странным порой кажется в этом мире отточенной формы, совершенных решений, в мире человека, который пытается что-то постичь — тот, другой человек, другое «я», мелкодушное, маленькое, бездумно причиняющее боль и горе другим. Безразличное к горю других и болезненно чувствительное к малейшей царапине, малейшему уколу личного самолюбия.

Рождаемся в сукровице, в плаценте.

Может, есть второе рождение — душевное?

Томик Петрарки… Не искал его, не рыскал по магазинам, случайно увидел на прилавке.

— Уличная открытая выкладка товара, — зазывал продавец, — пользуйтесь случаем, выполняем план!

И третьи есть, отравленные ядом

Любви к огню; и пыл их так велик,

Что платят жизнью за желанный миг, —

Судьба дала мне место с ними рядом!..

Всю ночь со мной поэзия Петрарки. Над головой белесый светильник — двадцать пять ватт; за окном ощутимая, домашняя луна…

…Мгновенья счастья на подъем ленивы,

Когда зовет их алчный зов тоски;

Но чтоб уйти, мелькнув, — как тигр, легки…

Лаура… Анахронизм, испепелена высокими напряжениями, сверхзвуковыми скоростями. Иван-да-Марья? Две хаты на селе, полоска связывала на всю жизнь… А сейчас за один миг тысячи встреч…

Но человек остается человеком! И в мире современных сверхскоростей и сверхнапряжений — Человек. Всё мелкое и подлое было всегда.

И святое всегда остается святым…

…Нельзя огонь перебороть огнем,

Равно река от ливней не мелеет;

Свое своим обычно богатеет,

Как и чужое черпает в чужом…

Саламандра

Уголовная история, о которой упомянул Анатолий Саранцев, давно уже стала занумерованным делом, виновные понесли наказание. Наставник Саранцева — Анатолий в то время стажировал в прокуратуре, — знакомя с делами, упомянул об этой папке:

— Советую изучить. Лично меня, например, продолжают беспокоить некоторые обстоятельства.

Внимание Анатолия привлекли свидетельские показания о серебряной диадеме старинной чеканки. Описание ее занимало добрых пол-листа: саламандра с мерцающим, выпуклым глазом цвета запекшейся крови.

Свидетели с предельной полнотой, во всех подробностях, не упустив ни единой детали, описали это украшение — показания давали девушки:

— Мы слышали, кто-то сказал…

— Не помню точно… Кажется, сказал: караты, черный бриллиант.

— А знаете сколько это — карат? Это целая квартира со всеми удобствами.

Форма, узоры, каждая мелочь, каждая завитушка были описаны свидетельницами с исчерпывающей точностью. На остальные вопросы они отвечали кратко:

— Не знаем. Не слыхали. Не видали.

Один из привлеченных (некто Роев, впоследствии оправданный за недостаточностью улик) признал:

— Подобное украшение действительно имелось в наличии. Не отрицаю. Приобретено случайно и продано за весьма незначительную сумму. Никакой ценности не представляло.

На приобщенной следствием фотографии красовалась женщина с диадемой в пышной, по-модному взбитой прическе. О дальнейшей судьбе этой женщины гражданин Роев ничего сообщить не мог:

— Случайное знакомство. Вместе пляжились. Вместе плавали. Где она теперь плавает, не имею представления. Имя? Как же, отлично помню — Ирина. Нет, простите — Магдалина. Ирина — это на другом пляже.

Фотография была любительская, лицо Магдалины потонуло в тенях.

Но саламандра, выхваченная скользнувшим лучом, запечатлелась отчетливо. По настоянию старого следователя была приобщена к делу.

Саранцев перелистывал страницы, стараясь представить себе лица людей, дававших показания. Вертлявые девчонки, неудержимо словоохотливые, когда речь шла о нарядах и украшениях, но теряющие дар слова, когда задавались вопросы по существу. Что руководило их поведением? Негодование? Чувство справедливости? Зависть?

Кто таков Роев? Взглянуть бы на него. Анфас и в профиль. Но ни анфаса, ни профиля приложено не было — он не осужден, не преступник, не подошел ни под одну статью. Всеми материалами и показаниями (кроме сбивчивых свидетельств девчат) обойден и остался в стороне.

Кто же такой Роев? Дошлый деляга, умеющий прятать концы в воду? Рядовой пошляк, любитель пляжных приключений, одаривающий своих случайных подруг драгоценностями, не имеющими «никакой» цены?

Остальные лица, проходившие по делу, ничем приметным не отличались, во всем признались, просили снисхождения, ссылаясь на соответствующие статьи уголовного кодекса.

Общеизвестно: ни один делец не позволит своей женщине форсить драгоценностями, если приобретения не подстрахованы правдоподобным объяснением: счастливый лотерейный билет, удачливая облигация, наследство двоюродной тетушки — все, что угодно, лишь бы имелся оправдательный документ.

Значит, Роев говорил правду, утверждая, что диадема не имела особой ценности?

Но ведь это было единственной уликой против него!

Диадема появлялась на людях только дважды: в вестибюле приморской гостиницы и в курзале на том же побережье. Роев не знал, что в гостинице остановились его сослуживцы. Впервые столкнулся с ними в курзале.

И вслед затем саламандра исчезла.

«…Не имела никакой ценности…»

Но тогда почему нескромный взгляд сослуживцев вспугнул ее?

Роев дал ложные показания, и диадема представляет собой значительную ценность?

А как же закон солидного деляги?

Курзал, конечно, за горами. Но не за границей. Транзитные дороги, трасса, людской поток конвейером от станков и предприятий к самому морю…

Саранцеву вспомнилось показание свидетельницы о черном глазе саламандры:

— Так и впился! Прямо никуда не уйдешь!

Быть может, в этом разгадка: «никуда не уйдешь…»

Возможно, женщина пренебрегла законом деляги?

Всего лишь домыслы.

А может, дело обстоит проще: заурядная безделушка, продана со всяческим прочим добром, ежегодно продающимся на курортах? Не хватило на обратный проезд, на такси, на прощальную бутылку?

Не придавая своим домыслам какого-либо значения, Саранцев тем не менее продолжал изучать материал, заглядывая на досуге в ювелирные и комиссионные магазины, знакомясь с выставленным товаром. Он не мог бы объяснить в формальном, служебном отчете, почему так поступает, почему, отбросив простое, житейское толкование, пытается построить свою версию, нащупать ниточку в закрытом деле.

В комиссионных магазинах неизменно заявляли:

— Подобных изделий на комиссию не принимаем.

На прилавках ювелирных магазинов такие вещи не встречались.

— Старинная работа, — разглядывали снимок опытные продавцы, — потолкуйте с кустарями. Может, где восстановили сходную чеканку.

Бывая в поездках, личных и служебных, Саранцев присматривался к изделиям кустарей. Но работа их отличалась своей местной манерой и приемами, своим почерком. Еще по настоянию старого следователя были разосланы запросы в музеи и хранилища, отовсюду один ответ: «в наличии — ни в экспозиции, ни в фондах — не числилась».

Как-то Анатолий наведался в ломбард, посоветоваться с осведомленным оценщиком.

— Проходила у нас! — воскликнул тот,