– Второй внутри остался, – тыкал пальцем в черное отверстие под башней пулеметчик Шмырёв. – А двое смылись.

– Чего ж ты их не подстрелил? – спросил я.

– Пулемет заело. Диск выпустил, а запасной после первой же очереди замолк. Затвор ни туда ни сюда. А танк ты хорошо подковал. Если бы не остановил, пушкари могли и не попасть.

Здесь же толпились с десяток красноармейцев. Один из них уже повесил на плечо трофейный автомат. Мне бы он пригодился больше, потому что таскать двухметровое ружье и одновременно винтовку было неудобно.

– Дырки от нашей пули в мертвяке не видел? – спросил я у бойца.

Тот, видимо, опасаясь, что я заберу автомат, отошел на несколько шагов.

– В нем много дырок. Из пулемета, наверное, засадили.

Я хотел сбегать и глянуть, чьи пули достали автоматчика, но появился командир роты лейтенант Ступак. Небольшого роста, головастый, в шапке-кубанке. Его сопровождал ординарец с автоматом. Тоже осмотрел танк, затем повернулся ко мне:

– Ты почему из своей кочерги по фрицам, а не по танку стрелял?

– Автоматчики слишком близко подобрались, – ответил я. – А винтовку землей завалило.

– Против живой силы противника, – грамотно заметил Ступак, – у тебя «дегтярев» в отделении имеется. Или его тоже землей засыпало?

Подводить не слишком опытного пулеметчика Родьку Шмырёва я не стал.

– Есть «дегтярев», только тут такая каша заварилась. Погиб командир отделения товарищ Травкин, а помощника сильно контузило.

– Он погиб, а ты что в это время делал?

Ступак не был моим непосредственным начальником. Просто отдельную роту противотанковых ружей вместе с имевшимися у нас пулеметами распределили по батальонам. Наше отделение попало в шестую роту второго батальона.

– Мы в это время стреляли. Этому танку в ходовую часть пулю вложили. Он сразу встал, и пушкари его подожгли.

– Ты к артиллерии не примазывайся. Что-то я ваших пробоин не вижу. Вон две дырки от трехдюймовых снарядов, а ваши где?

Я ничего не ответил, только поглядел на лейтенанта, вытер пот со лба и отвернулся. Тянуться перед ним после боя с танками и гибели товарища я не собирался. Ступаку мой взгляд, как бы свысока, не понравился. Я был ростом сто восемьдесят, а ротный – сто шестьдесят с небольшим.

– Правда, попали, – влез в разговор Гришка Тищенко. – Сам видел, как мелкие железяки брызнули. Он дернулся, встал, тут его из пушки и добили.

Покачивая перед моим носом коротким пальцем, ротный выговаривал, будто не слыша Тищенко:

– Первый танк упустили, второй могли бы взять. Промазал, а потом по пехоте стрельбу бронебойными пулями устроил. Ладно, приводите в порядок окопы. Ружье у вас одно осталось, зато гранаты есть. Быть наготове.

Лейтенант был раздражен. Подбитый танк припишет себе командир батареи полковых «трехдюймовок». А рота Ступака застрелила единственного немецкого автоматчика, потеряла «максим», шесть человек убитыми и восемь эвакуировали в санбат. Да еще люди от танка убегать кинулись. Комбату, конечно, все доложат, и тот ткнет его носом в «умелое руководство».

Если бы ротные бронебойщики сами танк подбили, все было бы нормально. Но, кроме паники да пустой стрельбы, хвалиться нечем. За потери с него спрашивать не станут, подумаешь, четырнадцать человек убыли. Не принято в Красной Армии за потери ругать. А за упущенный танк комбат подковырнет обязательно.

Когда отошли подальше, ординарец на раздраженную ругань лейтенанта деловито возразил:

– Ну, ей-богу, товарищ лейтенант, чего душу себе травите? Атаку отбили, запишем танк с экипажем себе плюс автоматчика. Еще пять или шесть раненых фрицы с собой уволокли. Не так плохо и воевали.

Вскоре пришел наш непосредственный начальник, старший лейтенант Зайцев Тимофей Макарович. Он готовил нас в учебном полку, а позже, когда формировали отдельные роты противотанковых ружей, был направлен на фронт во главе одной из рот.

Зайцев другой человек. Полная противоположность Ступаку. Сняв шапку, постоял над телом Михаила Травкина, затем осмотрел сгоревший танк. Металл немного остыл. Приблизившись, сразу разглядел попадание бронебойной пули и похвалил меня:

– Врезал, куда надо, молодец. А чего второй танк упустил? У Т-38 броня слабоватая, мог бы насквозь просадить.

– Растерялся, – откровенно признался я. – Рев, грохот, снаряд рядом взорвался. Из пулеметов весь бруствер снесли, едва нырнуть с Гришкой успели.

– Бывает. Считайте, для вас сегодня крещение. Первая стычка с «панцерами». Можно их бить?

– Можно, товарищ старший лейтенант, – вразнобой, без особой бодрости отозвалось поредевшее отделение.

Все невольно поглядывали на смятое тело сержанта Травкина. Страх еще не прошел. Зайцев осмотрел заклинивший ручной пулемет, покачал головой:

– Родион, я ведь тебя предупреждал. Перегрел «дегтярева». Одной очередью диск выпустил?

– Может, двумя…

– Думай головой. Выбей гильзу и хорошенько прочисть ствол. Ты же прикрытие для бронебойщиков!

Оглядев еще раз отделение и, уловив унылый настрой бойцов, сообщил, что не так все и плохо. Полк атаку отбил. Сожгли два танка и бронеавтомобиль. Первый батальон уничтожил полтора десятка фашистов.

– А наших сколько погибло? – вырвалось у меня.

– Потери есть, – смешался Зайцев. – На то и война.

В течение недолгого боя полк потерял более сорока человек убитыми. Хотя атака была так себе: четыре танка, несколько бронетранспортеров и не больше батальона немецкой пехоты. Нахрапом полезли, надеясь на свои танки. Но ничего не получилось.

– Нам бы еще одно ружье вместо разбитого, – кивнул я на согнутое дугой ПТР покойного Травкина.

– В ближайшие дни не обещаю. Обходитесь, чем есть. Гранаты и бутылки с КС (горючей жидкостью) старшина принесет. А ты, Коробов, принимай должность командира отделения.

– Есть, – козырнул я.

В небе поднималось мартовское солнце, но подмораживало крепко и, не переставая, дул холодный, совсем не весенний ветер. В качестве командира отделения я проверил окопы, приказал почистить все оружие и патроны для противотанковых ружей. После выстрела гильзы иногда раздувает, а если попадет земля, хоть молотком по затвору бей.

На подбитый Т-38 пришел поглазеть комсорг полка Валентин Трушин в овчинном полушубке и планшетом. С немецкой стороны полетели первые мины, месть за неудачную атаку и понесенные потери. Комсорг, имевший звание политрука, поспешил убраться, наскоро похвалив бронебойщиков.

– Катись, катись, – желчно пробормотал вслед ему Родион Шмырёв. – Жаль, раньше тебя здесь не было. Обосрался бы, точняк.

Начинался обычный день долгой, пока не слишком удачной для нас войны. Март сорок второго – тяжкое время. Хоть и дали немцам по зубам под Москвой, но дела на фронтах неважные. Наступление под Москвой выдохлось, Ленинград по-прежнему в блокаде, а немецкие войска наносят удары то в одном, то в другом месте.