— Позвольте уж до тачки шефа проводить!

— Провожай! Много я тебе, Лисин, позволяю. Смотри у меня.

Нетвердой походкой, поддерживая за локотки друг друга, оба служителя районного здравоохранения покидают прокуренный кабинет. Во дворе больницы Лисин вместе с услужливо распахнувшим заднюю дверцу водителем запихивают Бубукина в синий райздравовский «ниссан». Пётр Михайлович изрядно захмелел, но, тем не менее, не забывает скомандовать водителю дать прощальный «спецсигнал» и включить мигалку.

* * *

На втором, и последнем, этаже больницы, точно над кабинетом главврача располагается небольшая, метров пятнадцать — двадцать комната. Над её дверью висит выцветшая табличка — «Реанимационное отделение». Правда, войдя внутрь комнатёнки, об этой грозной табличке как-то сразу забываешь. Потрескавшиеся потолки, протертые линолеумные полы… Палата трёхместная. На одной стандартной больничной койке дремлет Александр Нефёдов — совсем еще юноша. Годков пятнадцать-шестнадцать, не более. Бледное осунувшееся лицо с капельками пота на лбу, тяжелое хриплое дыхание. На пыльном экране в изголовье тревожные всплески старенького кардиографа. Рядом на проржавелом штативе капельница с мутным раствором. Чуть правее парнишки точно такая же капельница. Её прозрачная пластиковая трубка подключена к тонкой жилистой руке Гуреева — пожилого и очень худого мужчины. Свободной рукой он что-то сосредоточенно пишет в блокноте. Иногда его нездоровый горящий взгляд ненадолго задерживается на потолке, он задумывается, шевеля губами, затем снова начинает писать. Третья койка значительно комфортнее и отделена от двух других чистой белой занавеской. Койка пуста, но ждет явно нерядового пациента. Она тщательно заправлена, в изголовье свеженький штатив с капельницей и сверкающий хромом аппарат гемодиализа. На прикроватной тумбочке рядом с портативным телевизором букетик сирени.

— Санек, спишь? — отрывается от своих записей Гуреев.

— Нет, дядя Коля. Чего? — Саша приоткрывает глаза.

— Полста вместе пишется или раздельно?

— Полста? Вместе.

— Правильно, Сашок! Вместе! — вздыхает Гуреев. — Вместе мы с Катюшей моей эти полста лет и прожили. Теперь можно считать, всю жизнь. Осталось, как доктур наш незабвенный говорит, два понедельника. Впрочем, и насчет двух — это Степашка наш даже погорячился. Уж он-то не прочь меня и пораньше в морг переправить. Знаешь? Больной на каталке спрашивает санитара: «Куда едем-то?» — «Куда, куда — в морг». — «Так я же еще не умер!» — «Так мы еще и не доехали».

Гуреев весело хохочет. Кряхтя, с большим трудом встает с кровати и, волоча за собой капельницу, подходит к окну.

— Помойка опять полная. И воняет. Пиши не пиши. Все без толку. Мух полчища. Бак драный и грязный. Как халат мой. Завтра, может, поновее привезут. Бак в смысле, не халат. Халат тот вечен, как и мухи. В нем траурный марш Шопена слушать буду. Хоть бы газончик у помойки травкой зеленой засадили. Скамеечку поставили. Кустик сирени ещё неплохо бы. Больше ничего и не надо. Увидеть и помереть счастливым. А, Сашка!

— Вон тебе сирень, дядя Коля. На тумбочке. Даже понюхать можешь. С пятью лепестками на счастье поискать.

— А чего? Поищу. Только не себе, а тебе на счастье. Тебе оно нужнее.

— Ладно, дядя Коля. На одной каталке в морг повезут. Тандемом. Тут недалече. Левее помойки.

— Эх, Саш, попадись мне тот твой подонок на иномарке. Я бы его! Левее, говоришь? Нет, не видать. Помойка, и всё!

Не расставаясь с капельницей, Гуреев подходит к тумбочке за занавеской. Нюхает букет. Внимательно рассматривает цветы, шевеля губами, пересчитывает лепестки. Открывается дверь палаты. Входит главврач Лисин.

— А где Гуреев? — Лисин удивлённо смотрит на пустую койку. — Неужели свершилось?! Доехала, значит, каталка куда следует. Я тут ему вчера анекдот один рассказал. Пока ты спал. Юморной. А где, правда, кляузник-то наш? А, Нефедов? Никак и вправду помер?

— Жив я, Айболитушка ты наш, — раздается голос из-за занавески. — И не только жив, а еще и вот чего нашел. — Гуреев выходит со штативом с капельницей в одной руке и цветком в другой. — Пять лепестков! Сотни три цветков перебрал. Ты поди клятву Гиппократа столько раз не нарушал. Или нарушал? Ладно! Главное — вот. — Считает лепестки: — Раз, два, три, четыре, пять… будем скоро помирать. Знаешь, какое я желание загадал?

— Небось про травку и скамейку взамен помойки. Угадал?

— Мимо! — Искренне радуется Гуреев. — Я вот что загадал. Что помру раньше тебя.

— Тут ты молодца! С меня компот.

— Но раньше ровно на один понедельник! Запомни, доктур Ватсон. Уж бандиты ли пришьют или компотом тем же подавишься — не знаю. Но на один понедельник, не больше! Я редко ошибаюсь. Дар у меня такой. В мозгах, чай, метастазов нет. Понял?

Вновь открывается дверь. Санитар аккуратно ввозит в палату каталку с пациентом. Мужчине лет сорок. По самую шею он накрыт белой простыней. Только руки, в характерных для криминала наколках, скрещены на груди.

— Что, долго жить будет? — реагирует на наколки Гуреев. — Я же тебе говорю, дар у меня такой.

В ногах нового пациента простыня чуть съезжает с каталки, обнажая две ступни в носках. Один носок красный, другой ядовито зелёный. Гуреев подходит вплотную к каталке. С удивлением смотрит на разноцветные носки.

— Не угадал я с бандитом, — шепчет на ухо Лисину. — Бомж какой-то с твоей любимой помойки.

— Сам ты бомж! — тоже шёпотом негодует главврач. — Это Маракин! Слышал небось?

— Маракин? Маракин? — свободной от капельницы рукой чешет затылок Гуреев. — Ах, Маракин! Слышал! Такой же бандит, как и ты. Всё-таки прав я насчёт понедельника…

— Эх, жаль, ты ко мне на стол операционный уже не ляжешь. А то я тебе, пока ты под общим наркозом, язычок бы подукоротил.

— Что к тебе на стол под наркозом, что прямо в гроб без наркоза. Разницы нет. В отличие от носков. — Гуреев вновь внимательно рассматривает разноцветные носки.

— Дальтоник он. Цвета не различает. Бомж! Ну, ты, Гуреев, и загнул! — Махнув рукой, Лисин подходит к Маракину. — Руслан Львович, вот ваша кровать. Тумбочка, телевизор.

— Цветной, специально для дальтоников, — мгновенно подхватывает Гуреев. — Одиннадцать программ и дивиди. Вот диски! Любые! Голые девушки? Есть! Или вы, может, голых мальчиков предпочитаете? Петушков, по-вашему. Пожалуйста! Тоже есть. Если вы, извините, зоофил, опять ничего страшного. У нас на все вкусы. Или, может быть, вы пассивный некрофил? Вот этого «кина», увы, нет. В постановке дюже затруднительно. Не родился еще такой режиссер.

— Очень нужно будет, найдём и режиссёра, — наконец, подает хриплый голос новый пациент. — И вышибалу старческих мозгов тоже.

— Прекрати, Гуреев, — голос Лисина демонстративно строг. — По-хорошему прошу. Пока по-хорошему!

— Да, мозги не почки, на хромированные не заменишь, — соглашается с Маракиным Гуреев, похлопывая по аппарату для гемодиализа. — Хороший, да? Дядя Степа наш похлопотал. Во всем районе больше такого аппарата нет. Суперсовременный. Исключительно для людей вашей профессии. Тем более что…