— Не совсем, — сказал Энтони. — Мы действительно видели львицу на дороге — бросились сюда, и тогда этот человек, кто бы он ни был…

— Да знаю я, кто он, — вставил предводитель. — Здесь живет, зовут — Берринджер. Вы думаете, он видел зверюгу? Но нам лучше перенести его, а? Я имею в виду, внести в дом?

— Мы как раз и собирались, — сказал Энтони. — Эта дверь закрыта, но я открыл заднюю.

— Отлично! — кивнул мужчина. — Я лучше зайду, предупрежу его экономку, если она дома. Кто-нибудь из наших вам поможет, джентльмены. — Он махнул своим людям у калитки, и когда они вошли, объяснил, что нужно делать, а сам скрылся за углом дома. Энтони, Квентин и остальные попытались поднять находившегося в беспамятстве мистера Берринджера.

Неожиданно это оказалось труднее, чем они ожидали. Начать с того, что им никак не удавалось ухватиться за него. Тело было не столько тяжелым, сколько неподъемным. Оно вроде бы и поддавалось им, но как они ни пытались подсунуть под него руки, поднять его не удавалось. Квентин и Энтони взяли на себя ноги, и Энтони был сильно озадачен сопротивлением там, где ожидал бессознательную пассивность. Он чуть не упал, не рассчитав нагрузку. Наконец совместными усилиями они все-таки подняли его. Дальше пошло легче, но ненадолго. Вдоль дома они со своей ношей продвинулись без помех, но когда они попытались повернуть за угол, то обнаружили, что не могут этого сделать. Дело было не в весе, не в ветре, не в темноте, просто, похоже, они все топтались на месте. Энтони, шедший впереди, понял, что здесь что-то не так, и, не уточняя, говорит ли он с телом, с теми, кто его нес, с собой или со своим другом, резко прикрикнул:

— Ну, пошли же!

Совместными усилиями они повернули и наконец добрались до задней двери, где их ждали предводитель и встревоженная пожилая женщина — экономка, как решил Энтони.

— Давайте наверх, — сказала она, — в его комнату. Идемте, я вам покажу. Боже мой! Осторожно, — и так до тех пор, пока Берринджера не уложили на кровать и, все еще под руководством экономки, раздели и укрыли.

— Я позвонил врачу, — сказал предводитель Энтони, увильнувшему от процедуры раздевания. — Странно это все: дыхание нормальное, сердце вроде бы в порядке. Наверное, шок. Если он увидел эту чертову тварь… Но вы же видели, что произошло?

— Не очень хорошо, — сказал Энтони. — Мы видели, как он упал, и… и… Это ведь львица убежала? Не лев?

Мужчина подозрительно посмотрел на него.

— Разумеется, не лев, — сказал он. — В этих местах отродясь львов не водилось, да и львице этой бродить недолго осталось. Чертова пронырливая зверюга! А почему вы спросили про льва?

— Да нет, конечно, — промямлил Энтони. — Если льва не было… Я хочу сказать… В общем, я хочу сказать, чего не было, того не было, так?

Лицо предводителя потемнело.

— Джентльмены, похоже, вам все это кажется очень забавным, — сказал он. — Но если вы считаете это шуткой…

— Нет, нет, — торопливо заверил его Энтони. — Я не шутил. Только… — Он замолчал. То, что он собирался сказать, прозвучало бы просто глупо. В конце концов, если они искали львицу, а нашли льва… Может, было два зверинца и два… — О господи, ну и денек! — вздохнул Энтони и повернулся к Квентину.

— Давай-ка на шоссе, — сказал он. — И на любой автобус. Куда угодно! Мы здесь просто не к месту. Но, черт возьми, — добавил он про себя, — это все-таки был лев!

Ночь Дамарис Тиге провела плохо. Гром мешал уснуть, а сон ей сейчас был особенно нужен для того, чтобы с утра быть в форме, дабы управиться наконец с диссертацией о «Влиянии пифагорейцев на Абеляра».[1]Порой она почти жалела, что выбрала столь древний персонаж, но все более поздние ученые были замусолены до дыр другими соискателями, тогда как Абеляра словно специально оставили для нее, чтобы в свою очередь замусолить до дыр и его, но уже с ее помощью. Разумеется, прослеживать связи между древними представителями гуманистического направления в философии можно было только на свежую голову. У нее уже имелся список из восемнадцати особо интересных в смысле влияния пифагорейцев, двадцать три примера наиболее традиционных взглядов на проблему и восемьдесят пять примеров связей не самых очевидных. И еще письмо в «Журнал классических исследований» с критикой нового перевода Аристотеля. Она немного побаивалась его отсылать. В конце концов, она больше заинтересована в ученой степени доктора философии, для чего и предназначалась ее работа, чем в точности перевода Аристотеля, и было бы крайне неприятно наживать врагов в преддверии скорой защиты. А тут еще эти раскаты грома, то и дело прокатывающиеся по черному небу. Ни молний, ни дождя, только гром, да еще с такими перерывами, что как раз начинаешь засыпать… а он опять гремит! В результате Дамарис не могла работать все утро. Похоже, день тоже будет потрачен впустую.

— Вы слышали, — поинтересовалась миссис Рокботэм, — он до сих пор в полном беспамятстве.

— Боже мой, — холодно произнесла Дамарис. — Еще чаю?

— Спасибо, спасибо, дорогая, — поспешила поблагодарить мисс Уилмот. — Конечно, вы ведь не очень хорошо его знаете, не правда ли?

— Я вообще едва ли его знаю, — ответила Дамарис.

— Такой чудесный человек, — продолжала мисс Уилмот. — Я ведь вам рассказывала, не так ли, — на самом деле, это именно Элиза меня с ним познакомила, — но ведь не это важно — я хочу сказать, — добавила она, торопливо взглянув на миссис Рокботэм, — не в человеческом смысле. Ну и не в небесном, конечно. В глазах Господа любое служение равно.

— Вопрос в том, — строго сказала миссис Рокботэм, — что делать сегодня?

— Сегодня? — переспросила Дамарис.

— Сегодня у нас ежемесячное собрание, — объяснила миссис Рокботэм. — Обычно мистер Берринджер давал нам наставление. А в таком состоянии…

— Похоже на то, что он не сможет, — сказала Дамарис, раздраженно теребя щипчики для сахара.

— Нет, — почти простонала мисс Уилмот, — нет… нет. Но мы же не можем просто не пойти, это было бы слабостью. Я понимаю — Элиза мне сказала. Элиза так мило мне все объясняет. Так что если бы вы смогли…

— Если бы я смогла — что? — озадаченно спросила Дамарис. Ну что могло быть у нее общего с этими нелепыми созданиями и с их невозможными верованиями? Из смутных сплетен, ходивших по городу, от которого она не могла совсем отгородиться, она знала, что мистер Берринджер, живший на отшибе на Лондон-роуд в усадьбе «Хитросплетения» и принимавший не больше участия в делах города, чем она сама, вроде как возглавлял некий научный кружок или что-то в этом роде; действительно, теперь она вспомнила, что именно две эти дамы, нарушившие ее спокойный день с Абеляром, рассказывали ей об этом. Но она уделяла разговору не более одной двадцатой своего внимания, не больше, чем она уделяла утомительным отчетам своего отца о его энтомологических прогулках. Несомненно, вера и бабочки — необходимые занятия для некоторых людей, ничего не знающих о науке, но они совершенно бесполезны для Дамарис Тиге, и посему Дамарис Тиге, естественно, по мере возможности, вычеркнула их из своей жизни. Иногда энтузиазм ее отца прорывался сквозь ее заграждения и требовал внимания. Каждый раз Дамарис удивлялась: неужели отец не видит скуку, скрывающуюся за ее вежливостью. А сейчас…