Рев усиливался, и Зис уже было решил вмешаться, как вдруг хлопнула тяжелая входная дверь и на пороге подъезда в своих любимых поношенных кедиках, вечных джинсах, в майке с рваными краями, с сумкой через плечо и сигаретой в зубах появилась сияющая Майя. Зис невольно залюбовался ею – взъерошенная прическа, стройная фигура, независимая походка, нагловатый взгляд – Майя подошла к Зису, обняла его и быстро поцеловала куда-то в ухо. Зис недовольно повел носом.

– Ты прямо какая-то никотиновая пчела. Где запах табака – там ты.

Майя подняла палец с сигаретой.

– Нет, не так. Где я – там запах табака!

– У меня машина для некурящих.

– Это я уже лет пять слышу,– не вынимая сигареты из зубов, Майя полезла на пассажирское сидение.

– Ты едешь? – спросила она.

– Сейчас. – Зис вернулся к происходящему в песочнице. А там ревели уже в три голоса, размазывая песок по лицам и пуская слюни и сопли. Очнувшаяся наконец бабка прыгала вокруг надрывающихся строителей, изо всех сил показывала козу и бубнила что-то о Господе Боге и отце Сергие Радонежском. Но в песочнице разворачивалась настоящая трагедия, и старуху там просто не видели из-за залитых слезами глаз и не слышали из-за громкого воя.

Зис присмотрелся. Белокурая малышка с развязавшимся бантом на голове, рыдала так искренне и безутешно, что даже два ее товарища периодически затихали на мгновение, дивясь силе горя подружки. Оценив положение дел, Зис подошел, ловко поднял девочку на руки, вынул из ревущего круга и сел с ней на край песочницы.

Из машины Майя видела, как старуха падала в песок от страха, а Зис что-то тихо говорил девочке на ухо. Вообще-то малышка замолчала сразу, едва оказавшись на руках незнакомого рослого дяди. Завороженная то ли его видом, то ли тем, что он ей шептал, то ли просто от неожиданности, но она забыла о своем горе, заулыбалась, а потом и вовсе начала хихикать. Когда Зис опустил ее обратно к растерянным и притихшим детям, она немедленно затоптала полуразрушенную песочную постройку и с гордостью посмотрела на него. Зис с уважением кивнул и откланялся.

У машины он обернулся. Все трое, возможно, организованные взявшей себя в руки, благодарной бабкой, махали ему вслед. Зис помахал в ответ и сел в машину.

– Что ты ей сказал? – спросила его Майя.

– Бросишь курить – скажу!

– Бросаю! – Майя действительно выкинула окурок.

– Э-э, нет. Выбросишь пачку, тогда поговорим.

– Черта-с-два я буду пачками кидаться!

Зис открыл окно, разгоняя остатки табачного дыма.

– Куда едем?

– Туда же.

– Опять? Что на этот раз?

– Кондиционер.

– Почему ты мою не хочешь взять, я не понимаю.

– А ты на чем поедешь? На метро? Да нет, они говорят, вроде все сделали. Поменяли термостат и фильтры.

Зис завел машину и тронулся.

– Что за человек – курит, хамит, умничает и ездит черт знает на чем…– он покачал головой.

Майя несильно ударила его по затылку. Машина выехала со двора и, как только она скрылась за поворотом, в песочнице заорали с новой силой. Вся троица безутешно выла на отвлеченную тему, а старуха отчаянно металась от одного к другому, тщетно пытаясь прекратить это безобразие.

На первом этаже высотного здания неутомимо крутилась стеклянная вертушка, пропуская все новые и новые группы служащих, спешащих на работу. Они муравьиными цепочками тянулись отовсюду– из подземных переходов, из-за каменных углов зданий, скапливались у светофоров и потом, по сигналу, плотным потоком изливались на пешеходную зебру. Женщины отчаянно семенили на своих каблучках и платформах, на ходу одергивая блузки, поправляя прически и озабоченно поглядывая на часики. Мужчины шли более плотной и тяжелой массой – дешевые костюмы, безнадежно замятые в коленях и локтях, в беспокойных руках – телефоны, газеты, складные зонтики на случай непогоды.

Утренний свет был частью игры, в которую с детства играло большинство этих взрослых. Едва солнечные лучи заливали горизонт, огромная человеческая армия, подобно растениям, разворачивалась навстречу новому дню. Мириады будильников стрекотали над сонными головами, глаза открывались и, покачиваясь от ночных грез, граждане сначала брели в ванную, а потом собирались в дорогу. И мало кто, борясь со сном в переполненном вагоне метро, наслаждался утренним часом. Все самое соблазнительное манило в глубине дня, где-то ближе к его середине скрывались и приятная новость, и желанный час перерыва на обед и даже, возможно, нежное свидание.

Но находились и те, кто боялся грядущего дня. Возможно, они обладали особой прозорливостью. Возможно, подозрительностью. А может, просто опасались всего на свете. Но, прихлебывая свой кофе на маленьких и одинаковых кухоньках, они размышляли о том, что где-то в городских глубинах встал (спит, принимает душ, еще не ложился) неизвестный, который вскоре пройдет мимо и внезапно толкнет плечом на рельсы под электричку. При мысли о том, что этот человек уже начал свой день, готовя окончание дню чужому, становилось отчаянно страшно.

Большинство фантазеров все-таки пересиливало мучительное желание немедленно раздеться и юркнуть обратно в кровать и отправлялось в путь. Но даже если хотя бы один из них в этот день оказывался прав и замирал, упав ничком на железнодорожное полотно, не означало ли это, что в столь беспочвенных подозрениях всегда найдется место ничтожной вероятности?

Тех, кому в этот день везло, так же как и во все другие, неведомая сила привычки затягивала через мельничное колесо вертушки внутрь какого-нибудь казенного здания. Лифты развозили их по этажам, коридоры разводили по кабинетам. Целый день до вечера их усердные головы свешивались над столами, позвоночники скрипели, суставы похрустывали, и короткие перекуры на лестничных площадках не приносили облегчения. Оставалась надежда на то, что, пока несчастные тела бесславно томились, отчаянно работали силы ума и фантазии этих добровольцев, ежедневно оставляющих свои продавленные диваны и кресла в пользу такого нездорового времяпрепровождения.

– Анюта,– в дверь просунулось хорошенькое свежее личико, украшенное легкой челкой на косой пробор. – Пойдем, покурим?

За широким столом сидела похожая на взъерошенную птичку Анюта, секретарь Карины Платовой, главы издательства. Она мелко-мелко перебирала ногами, стараясь стряхнуть узкие, уличные, синие лодочки и поменять их на другие, точно такие же, но кабинетные, красные.

– Сейчас, сейчас,– с трудом произнесла она, не в силах одолеть непокорную обувь.

По коридорам с грохотом прокатили огромные пузыри с ключевой водой. Телефонные звонки доносились из-за перегородок, из лифта, перебрасываясь короткими отрывистыми фразами, выбегали опоздавшие к утренним летучкам сотрудники.

Лодочка, наконец, упала с ноги, и две девицы выскользнули в коридор выкурить свои первые сигареты. Пахло кофе. День набирал обороты.